Солнце уже начало вставать, а Сэм всё ехал по пустынной дороге вперёд, нарушая окружающую тишину лишь рёвом уже успевшего стать родным Бриджстоуна '71го. Ледяной встречный ветер яростно барабанил по ушам, обжигал обветренное лицо и путал пряди отросших за лето солнечных волос, но эти последние три месяца заставили Сэма привыкнуть и к большему дискомфорту, такому как адская жара, град, или бьющие в опасной близости молнии, преподносимые ему погодой дорога за дорогой, штат за штатом. Поначалу он видел в этом «знаки судьбы», сомневаясь в своих действиях, но сейчас не придавал этому значения, как и многому другому. Он просто ехал вперёд, и, чем ближе был к своей цели, тем сильнее становилась его уверенность в принятом несколько дней назад решении, которое далось ему с таким трудом.

Когда, ближе к полудню, Сэм отметил на удивление чистое небо, предвещающее, наконец-то, приятный и спокойный солнечный день, Бриджстоун тут же закашлялся и через несколько секунд встал посреди дороги. Сэм не повёл и бровью, он знал уже, что поможет его железному другу только магазин запчастей, но для порядка потеребил зажигание.

Перспектива задержки в ближайшем населённом пункте совсем не радовала Сэма, он все эти три месяца избегал людей, старательно объезжая хоть сколько-нибудь крупные города, изредка останавливаясь в малонаселённых захолустных деревнях и посёлках, почти никогда не возвращаясь дважды в один и тот же. Что сейчас было в окрестностях – он даже не представлял. Несмотря на то, что Сэм уже многократно исколесил Штаты во всех возможных направлениях, и, по идее, должен был узнавать дороги, на которых бывал не по одному разу - в голове его была такая каша, что он бы не удивился, окажись сейчас не, в вблизи северного берега Верхнего озера по расчётам, а где-нибудь в Колорадо. По ночам, например, он вообще не следил за тем, куда сворачивает, повинуясь исключительно интуиции.

Он вздохнул, слез с байка и медленно покатил его вперёд, надеясь на заправку по пути. Скоро он заметил заросший кустами баннер, гласящий знакомое "Добро пожаловать в Ту Харборс". Сэм вспомнил местный бар и, с облегчением, под урчание желудка, охотнее двинулся в сторону городка. Ту Харборс – портовый город, больше похожий на деревню – встречал его уже дважды и был, пожалуй, единственным местом, куда Сэм был не против вернуться. Верь он в судьбу, то счёл бы появление именно этого города именно в такой момент очевидным знаком свыше.

Он добрался до симпатичного деревянного домика с выцветшей вывеской "Blackwoods" на двери, и, силясь сдержать нахлынувшую глупую улыбку, вошёл внутрь. Не успела хлопнуть за ним дверь, как видимый покой нарушил женский крик.

- Сэм!! Бог ты мой, глазам не верю?! Ты говорил, что никогда не вернёшься!

Крупная жилистая женщина в возрасте легко выскочила из-за стойки и бросилась к улыбавшемуся уже во всю ширину своего рта Сэму. Проигнорировав с готовностью протянутую им руку, она обняла гостя и хлопнула дружески по спине.

- Миссис Стаут, я не хотел, честно, - засмеялся искренне он, внутренне дернувшись от позабытого звука собственного смеха - это всё мой байк, он наконец-то сдох.

- Врёшь! Старичок Бриджстоун? Да я на его жизнь готова была бар поставить. Как ты сломал его? Садись! Угощу тебя ланчем, выпьем за твой приезд.

- Я за, - коротко ответил Сэм.

Под ненавязчивую болтовню Миссис Стаут Сэм, периодически кивая, уплетал варёную картошку. После бесконечных крекеров и консервов это простое блюдо казалось ему райским. Слушать хозяйку он мог долго, как минимум за обещание её мужа к утру починить Бриджстоун.

- ...и вот баржи так и скрежещут дном по жести, поднимая на уши пол города по ночам!

- Да, весело у вас, - Сэм даже не пытался поддержать беседу.

- Ладно, расскажи мне лучше, что у тебя? Всё бесцельно колесишь по Штатам?

- Я.. Сложно сказать. Наверно уже нет, - Сэм замялся, он вроде бы и хотел поделиться, но, опасаясь последующих расспросов, не мог преодолеть психологический барьер.

- Ох, Сэм. У тебя всегда сложно, - она покачала головой, - раньше ты не говорил от чего бежишь, теперь вот не говоришь куда бежишь. Тебе пора открыть душу, пока ты совсем не завял в своём молчании. Пусть не мне, не важно, я просто хочу, чтобы тебе стало легче. Тебе нужен друг.

- Наверно. Но я не готов сейчас, так что.. давай оставим это. Принесёшь мне ещё пива? Сегодня я определённо никуда не еду, так что только ваше лучшее тёмное. Кстати, сегодня кто-то из местных ребят играет?

- Ты на удивление вовремя к нам заехал. Как раз сегодня у нас выступает какой-то паренёк, разъезжающий всё лето по Среднему западу. Я сама не видела, но друзья, они нашли его где-то в Висконсине, говорят слащавый малый, что играет - непонятно, но голосом не обделён. В общем, молодёжь сегодня почти вся будет здесь, она таких любит, гастролирующий артист - нечастое явление в таких городах, как наш.

- Потому я и люблю такие города, как ваш.

К вечеру народ действительно стал подтягиваться и, в конце концов, бар до предела наполнился толпой и шумом. Сэма напрягало это давление, «слащавого» ему тоже совсем слушать не хотелось, и он вышел прогуляться, планируя вернуться через несколько часов, когда, по его подсчётам, приглашенный музыкант, с толпой вместе, должны были убраться восвояси.

Обходя все окрестности, берег и рассматривая подсвеченные тусклыми огнями скучные баржи, Сэм переосмысливал своё будущее. Недавно построенный план, прерванный поломкой мотоцикла, уже не казался таким идеальным… Зачем ему это? Он прекрасно себя чувствует в своём путешествии, может быть имеет смысл продолжить его за пределами страны?

В бар он вернулся совершенно измотанный, с полной уверенностью в том, что цель, к которой он мчался, действительно была ошибкой. Утром он собирался отправиться в Канаду.

Сэм оказался прав, – хотя был только первый час, бар уже совершенно опустел, не считая пары человек в разных концах стойки, огромного количества мусора и миссис Стаут, медленно и степенно убиравшей этот мусор. На этот раз, его приход остался без внимания. Несмотря на усталость и вторую бессонную ночь, Сэм не пошёл спать, а сел за стойку, перевесился через неё и достал откуда-то снизу очередную бутылку пива.

- Довольно нагло для подобных краёв, не находишь? - услышал, очевидно в свой адрес, Сэм от соседа справа. Он откинул прядь волос с лица и повернулся к вопрошающему.

Поначалу никто из них не понял, что произошло, усталость и выпитое каждым немалое количество пива давали о себе знать. Но несколько секунд вглядывания в лица друг друга полностью развеяли сомнения. Сэм смотрел на Финна, того самого Финна, которого в школе считал одним из лучших друзей.

- Сэм? - Аккуратно спросил сосед, - не может быть... Что ты здесь делаешь? Как ты оказался в этом богом забытом месте?

- Финн.. Привет, - Сэм был крайне удивлён внезапным стечением обстоятельств, но отразить это внешне у него не получилось.

В воздухе повисло молчание, когда Финн внезапно вскочил и крепко обнял друга. Сэм опешил, отвыкнув от такого, но, что-то почти забытое внутри, очень тихо подсказало ему посильнее сжать плечи товарища. Сэм ощутил странный тёплый комок, пошевелившийся где-то то ли в желудке, то ли в груди.

- Чувак! Я так рад тебя видеть, - Финн сел обратно за стойку и всем видом показал, что настроен на длинный разговор по душам, - я сначала не узнал тебя совсем. Твои волосы, эта эспаньолка.. Да ты похож на хиппи! И, боже, что с твоими губами?

- Так плохо? - Сэм без тени улыбки уставился куда-то в сторону, - не поверишь, я всё лето не пользовался помадой.

- Так ты тут живёшь, или что? Когда ты пропал даже онлайн, мы все не знали что и думать. А твоя семья, кажется, уже похоронила тебя.

- Мне… просто надо было уехать, - Сэм опустил голову, - я не смог никого предупредить. Катался по стране, особо бесцельно. Здесь проездом.

- Уау, чувак... что с тобой? Ты изменился. Где твоя безмерная энергия? Я не помню Сэма, которого я знал, без улыбки. И мы говорим с тобой уже несколько минут, а ты ни разу никого не спародировал!

Уголок губ Сэма с трудом поднялся в ухмылке.

- Я уже и забыл, как делать пародии.

Финн начал по-настоящему волноваться за друга и пристально посмотрел на него. Сейчас он действительно видел, что Сэм не просто не в настроении, он был хронически потухший и подавленный, потерявший интерес ко всему и даже не пытающийся выбраться из засосавшей его ямы.

- Сэм.. Ты вроде как.. Сломлен? Почему?

- Тебе не всё равно?

- Нет. Скажи честно, причина в Бритт? Я знаю, что у вас всё было серьёзно, но чтобы тебя так выбило... Почему ты не поговорил ни с кем? Почему решил сбежать?

Сэм поднял глаза и долго молчал, пытаясь самому себе ответить на это "почему?". Внезапно он ощутил поднимающуюся из глубины души волну, которой он не мог, да и уже не считал нужным сопротивляться. Перед ним сидел человек, которого, вероятно, он ждал все эти три летних месяца.

- Я не знаю! Понимаешь?! - в его глазах впервые с региональных мелькнули слёзы, - не знаю… Бриттани… Я любил её. И для меня всё будто бы остановилось, когда она уехала и перестала отвечать на звонки. Не уверен, что она вообще любила меня в ответ, но точно могу сказать, что она не любила меня так сильно, как Сантану. Я не знал как реагировать на разрыв. После первого шока, по началу я даже был в какой то степени рад. Не понимаю, почему мне сейчас так хреново. Может то было что-то типа защитной реакции… Я тогда ощутил такую свободу, которой раньше никогда не чувствовал. Мне хотелось лететь! Я купил мотоцикл и поехал куда глаза глядят с улыбкой во весь свой рыбий рот, собираясь через пару дней вернуться. Но чем дальше я уезжал, тем безразличнее мне становилось всё вокруг, а в особенности то, к чему я планировал вернуться. Каждая остановка в попутном городе убивала меня. Мне спокойно только в дороге. Неделю назад я решился... Я подумал, что готов вернуться к семье, к... друзьям, отправиться в колледж. Но сегодня, даже в самом сносном для меня месте во всех США - этом баре - увидев эту толпу, жаждущую какого-то сопляка, я понял, что это слишком. Нет! Я не хочу возвращаться к людям, они вызывают у меня тошноту. Я поеду дальше, пока не найду идеальное место для собственной фермы и...

- Хей, хей, Сэм. Расслабься. Прекрати жалеть себя. Во-первых, подумай - у твоих родителей всё ещё есть проблемы, им тяжело без тебя. Ты нужен своей семье. И мы все скучаем, особенно Блейн, он хотел уже организовывать поисковую группу по твоим следам. Я знаю, даже Бритт скучает по тебе. Представь, как ей может быть тяжело - одна, в таком месте как MIT, НАША Бриттани! Она наверняка в ужасе. Ну а во-вторых - спасибо тебе, конечно, за "сопляка" - народ тут прекрасный, очень искренние слушатели. И готов поспорить, если бы они ждали тебя, твоя реакция была бы другой. Давно ты вообще пел, чувак? Ты помнишь, что ты вроде как рок-звезда?

Сэм постепенно осознал, о чём говорил Финн. Действительно, он так зациклился на собственном покое, что даже не спросил друга, зачем тот забрался так далеко от дома.

- Ты... Тот самый приглашённый артист? Боже, я не пел очень давно. С нашей победы. А ведь я раньше жить не мог без музыки… - ему вдруг пришла в голову ошеломляющая мысль, и тепло внутри вдруг стало распирать грудную клетку - А у тебя есть... – но язык у Сэма просто не поворачивался попросить у Финна гитару.

- Хочешь сыграть? - Финн ждал вопроса и победно улыбнулся, - конечно! Гитара на сцене.

Сэм повернулся к невысокому подиуму, на котором едва поместился бы человек с парой колонок. В углу стояла зачехлённая гитара. Он медленно встал, приблизился к ней и положил слегка трясущуюся руку на гриф, прощупывая через ткань колки. Его немного шатало, то ли от усталости, то ли от пива, то ли от осознания, что сейчас он, возможно, вот так просто очистит своё сердце. Он боялся, что не вспомнит ничего музыкального, но его руки уже сами расчехлили классическую акустику, и пальцы будто бы получили какой-то заряд от осязания струн. Сэм дёрнул первую струну...

С каждым взятым аккордом он терял свою осточертевшую свободу. С каждым перебором душа его теряла покой… С каждой спетой строчкой душа вспоминала провалы в бездну от Её взгляда или улыбки. И с каждым звуком, взятым в унисон вместе с Финном, душа его снова хотела надрываться и раскалываться от переизбытка чувств.

Душа его снова научилась петь.

Мечта. Она бывает разная – подростковая мечта, мечта на всю жизнь. Порой даже самая маленькая и глупая мелочь может изменить твою жизнь, и принести в нее множество красок, новых моментов, а может разорвать тебя в клочья. Но сегодня мы не будем копаться в мелочах, и узнаем самые заветные, самые великие мечты.
Рейчел Берри – поначалу девочка из школы Мак Кинли, теперь студентка НЙАДА. Все помнят, как она начинала? Какой она была в самом начале ее творческого пути и до прихода в хор. Невооруженным глазом, мы можем увидеть изменения и улучшения в этой девушке. Но для Рейчел это было недостаточно. Бродвей, спектакли, постановки – вот ее жизнь. Вот какие краски должна внести жизнь в мир этого юного, талантливого создания. Как она сможет без этого жить? Никак.
Смелая, но ранимая девушка, все, же решилась исполнить свою мечту, и пошла на прослушивание в «Funny Girl». В каждое выступление перед председателями, Рейчел вкладывала всю свою душу. Ей не было стыдно, если на каком-то моменте она расплачется, потому что вспомнит любимых людей и родной хор. Она не пела песни – она их проживала. Бери, не устраивал ответ “нет”. Только лишь утвердительный ответ на прослушивании мог сделать ее самым счастливым человеком на планете. То, что почувствовала юная особа, когда ей сказали «Нет», невозможно передать словами или каким-то иным способом.
Ее сердце разорвалось на миллионы кусочков. Слезы по одной капали на ее смуглую кожу. Она осталась одна со своими проблемами, со своей болью. Переживаниями и разбитыми надеждами. Курт с Сантаной, уехали В МакКинли к друзьям на региональные. Как жаль, что она не смогла поехать с ними. Как Рейчел хотела. Девушка очень соскучилась за всеми с хорового кружка: по их улыбкам, шуткам, иногда не очень смешным, но все же. Хоть они и не были рядом с Берри, девушка всячески чувствовала поддержку новичков и стареньких. Она не осмелилась позвонить мистеру Шустеру и сказать о своем поражении, ведь была стопроцентно уверенна, что «Новые направления» несомненно, победили. Ей не хотелось мешать их счастью и радости.
Что же было с девушкой дальше? Она раз и навсегда пообещала себе не сдаваться, что это не последнее прослушивание в ее жизни, и не последний шанс проявить себя. То что Рейчел не получила эту роль, это не ставило клеймо на ней и девушка уяснила это для себя. Да, несомненно, Берри рассталась со своей мечтой раз и навсегда, но для новой Рейчел это было уже не важно. На ее пути уже были поставлены новые цели, к которым она непременно будет идти.
А тем временем, давайте взглянем, о чем мечтают в Лайме.
Уилл Шустер, уже битый час мечется по школе в диком волнении. Региональные. Свадьба. Как все пройдет? Как все отреагируют? Победят ли наши? Как там Рейчел? Как же он ждал этого. Как же мечтал. И вот мистер Шустер уже стоит на сцене после великолепного выступления ребят и ждет результата. «Откуда берутся такие странные судьи?». Сам себя спрашивает мужчина, но почти сразу забывает о такой глупости. Его голова занята сейчас немного другими заботами.
“Третье место занимают… «Вафельные шептуны»” У Уилла тряслись руки и вспотели ладони. Секунды длились вечность.
“Внимание! Первое место занимают… «Новые направления»”
Они это сделали. Они победили. Уилл сейчас был очень горд всеми ребятами и Финном, который очень сильно ему помог не смотря на все трудности.
Одна мечта сбылась. Теперь мужчина был намерен исполнить вторую – наконец-то пожениться с Эммой. Они вдвоем решили, что лучше всего это сделать в окружении самых близких людей. А кто может быть им сейчас ближе, чем ребята из хора? Никто.
Все уже, собрались в хоровой и ждали сами не, зная чего, но как только поняли в чем дело, чувство радости заполнило все помещение. Церемония прошла удачно. Все были счастливы и довольны, но лишь несколько человек в хоровой знали, что это еще не конец.
Еще один человек в этом помещении был очень взволнован и не был готов расстаться со своей мечтой прямо сейчас. Со своей подростковой мечтой, которая со временем, переросла во что-то намного большее. Блейн стоял, неловко перекачиваясь, с ноги на ногу и, держал в своей руке коробочку. В этой коробочке лежала “судьба” парня. Несмотря на все преграды, которые пришлось пройти Блейну, на протяжении их с Куртом отношений, он не отступил и продолжал бороться. И вот сейчас, он стоит с улыбкой на лице, но со страхом в душе. Что же скажет Курт? Отвергнет его или согласиться пройти этот нелегкий путь с ним? Это мы узнаем уже в другой истории.

Арти лежал без сна. Он ворочался боку на бок, но сон не шёл. Конечно, ведь, завтра его ждёт расставание. И не просто расставание, он практически отдаст часть своей души, частичку себя. Это будет не легко. Ведь они вместе уже так долго, практически с детства, почти, сколько он себя помнит. Для Арти это была поддержка в прямом и переносном смысле. Вместе навсегда. И вот завтра они расставались.

Парень вздохнул и перевернулся на другой бок. «А если не получиться, - подумал он, если всё выйдет неудачно, тогда мы опять будем вместе». Но от этих мысли ему легче не становилось. Больше всего на свете он желал это расставание, и одновременно страшился его. «Я буду маленьким беспомощным мальчиком, и в начале и даже потом, без него».

Повернувшись в очередной раз на другой бок, Арти уставился в темноту. Лунный свет попадал в комнату через незанавешенное окно, и в его свете можно было разглядеть, как блестят ручки его инвалидного кресла.

-Завтра мы расстанемся с тобой, друг, - произнёс Арти в слух, обращаясь к креслу.

Да, завра ему сделают операцию, и если всё пройдёт успешно, то он будет ходить своими ногами, а кресло ему больше не понадобиться. Именно этого Абрамс страшился и ждал, именно поэтому не мог уснуть сегодня. Завтра его ждёт расставание с его инвалидным креслом.

На ум парня стали приходить различные выступления в Хоре, как он лихо рассекал на кресле среди танцующих друзей, и был ничуть их не хуже, а то иногда и лучше. Конечно, он всегда хотел быть с ними на равных, так же танцевать и бегать по сцене, чтобы его не возили по школьным коридорам, не убирали для него стул, чтобы не склоняли голову, когда с ним разговаривают. Но и разогнавшись съехать по пандусу или прокатиться через всю сцену, тоже было весело, когда передние колёсики мигают разноцветными лампочками, а в ушах почти свистит ветер.

Нет, ходить своими ногами в тысячу раз лучше, Арти это знал. Больше никаких сочувственных взглядов, специальных приспособлений в машину, медицинских процедур, элементарных проблем с принятием ванны. И как же проще станет маме! И он наконец-то сможет поступить в академию кино. И всё же кресло было его другом, иногда единственным другом на протяжении всей его жизни.

Наконец сон сморил парня и он уснул. Во сне он был на лугу, стоял на своих ногах. В начале Арти сделал один неуверенный шаг, и, почувствовав как легко он ему дался, радостно побежал. Побежал так, что ветерок развивал его волосы, а солнце слепило глаза. Он раскинул руки в стороны и, заливаясь смехом, бежал и бежал по этому лугу и вдруг запнулся и упал. Очки слетели с его глаз, и он беспомощно стал озираться вокруг. Нащупав очки и водрузив их на место, парень увидел рядом с собой своё инвалидное кресло. Оно было так близко, только руку протяни, что он и сделал, опёрся на него и встал на ноги. Тут сквозь сон он услышал, как мама его будит:

-Арти, Арти проснись, нам пора.

-Хорошо, мама, уже встаю!

Абрамс разлепил глаза и потёр их руками. Надев очки, он увидел своё кресло.

-Я не буду жалеть о нашем расставании, - сказал он вслух, - но ты всегда будешь рядом, ты помог мне, благодаря тебе я встану на ноги. Но я никогда тебя не забуду.

-Дадим ей еще несколько минут…- Курт сидел в кресле и гипнотизировал журнальный столик.

Сантана не ответила, она лишь недовольно заерзала в кресле. Все это расстраивало ее не меньше, чем Курта или Рейчел, но она хотела сделать это быстро и как можно более безболезненно, как отодрать восковую полоску. Но нет. Сначала им пришлось пережить истерику леди Хаммел, и в тот миг, когда Лопез, наконец, вздохнула с облегчением и надеждой, что на сегодня слезы и сентименты окончены, рыданиями разразилась Рейчел. Она уже минут десять сидела в ванной и игнорировала попытки друзей заставить выйти ее оттуда.

Сантана прилагала все усилия, чтобы не расплакаться. Если бы кто-нибудь сказал в тот день, когда она впервые переступила порог квартиры этих двух бродвейских див, что она будет с таким сожалением покидать этот дом, она бы сочла говорившего сумасшедшим. Она злилась, потому что не понимала, откуда взялся ком в горле и почему так нестерпимо хочется плакать. Ведь она всегда знала, что это всего лишь перевалочный пункт, что ее ждут другие места, другие перспективы, и, даже если она останется в Нью-Йорке, она снимет жилье, а если дела пойдут хорошо, купит себе маленькую квартирку недалеко от центра… Но почему тогда сейчас так невыносимо тоскливо?... Она старалась не думать о вещах, в которых не могла разобраться и старалась затолкнуть их куда-нибудь подальше не задворки сознания. Она подумает о них потом. Да…Чувства никогда не были ее коньком.

Пытаясь как-то отвлечься, она направилась к двери в ванную, с намерением предпринять еще одну попытку выманить оттуда Берри. В конце концов, она опоздает на самолет…

Курт уже было раскрыл рот, чтобы остановить ее, боясь, что она скажет что-то резкое или грубое, и это окончательно добьет Рейчел, но мягкий голос Сантаны заставил его придержать язык.

-Рейч…Эй… Пожалуйста, открой дверь… Нам действительно пора ехать. Ты можешь остаться дома, меня проводит Курт, но мне бы и правда хотелось обнять тебя напоследок.

Кажется, непривычно ласковый тон Сантаны подействовал. Через пару секунд всхлипы за дверью прекратились, и щелкнул замок. В двери показалась зареванная Рейчел.

-Простите меня. Я просто…-она запнулась, так и не сумев объяснить, что именно она «просто». Сказать, что она будет скучать? Это слово не выражало грусти, которую она испытывала, осознавая, что один из самых близких ей людей в этом городе уезжает, и уезжает навсегда.

Сантана неловко раскрыла руки для объятий, впуская Берри гораздо ближе сейчас, чем когда-нибудь прежде. И дело даже не в самих объятиях, не в физической близости: они и раньше обнимались в порыве чувств, хотя Сантане не очень-то и нравилось, когда нарушали ее личное пространство. Просто она, наконец, позволила этим двоим пробить брешь в ее броне, состоящей из напускного спокойствия и стервозности. Ей чертовски будет не хватать их. Курт и Рейчел, как ни странно, внесли баланс в ее жизнь. Еще со школы они были семьей, но тогда все было по-другому. Они были вместе, искренне любя каждого участника хора. Кого-то больше, кого-то меньше, всегда были готовы постоять друг за друга. Но сейчас все было иначе. Они действительно прислушивались к мнению друг друга. Вместе справляли праздники. Втайне от именинника устраивали сюрпризы. Появились традиции: каждый воскресный вечер все вместе должны были смотреть фильм, выбирая его посредством жребия. Конечно, Сантана постоянно жульничала, но, даже если Курт возмущался, Рейчел почему-то поддерживала латину, защищая ее от нападок друга и называя это женской солидарностью. Рейчел вообще сильно изменилась за это время. Сильнее, чем кто-либо еще из них. Она больше не была раздражающей, или зацикленной на себе. Напротив. Она заботилась о друзьях, даже о Сантане. Особенно о Сантане, наверное, потому что считала ее непутевой и немного потерянной. Она не ложилась спать, если Сантана опаздывала домой без предупреждения. Несколько раз ей пришлось укладывать пьяную подругу спать. Сантана ценила все это и старалась платить добром и теплотой.

Она обнимала Рейчел до тех пор, пока к ним не присоединился Курт, заключая в объятия обеих сразу. Сантана еле сдерживала слезы, но она, как и всегда за эти два года, чувствовала ответственность за этих двоих. Она должна быть сильной, иначе новая волна истерик неизбежна.

-Мы любим тебя, Сан…

Спустя пару часов она уже сидела в самолете и ждала вылета. Прямо перед началом посадки на рейс она не сдержалась и тоже заплакала, и, хоть это не были шумные и надрывные истерики ее друзей, ее слезы произвели даже больший эффект. Кажется, ни Курту, ни Рейчел не доводилось со школьных времен видеть Сантану плачущей (за исключением пары вечеров, когда она была действительно сильно пьяна). После крепких дружеских объятий и обещаний непременно приезжать на праздники, она все-таки погрузила свое совершенно разбитое тело в самолет. Уезжать оказалось не так легко, как ей показалось пару недель назад, когда позвонил продюсер из ЛА. Тогда на нее обрушилось невероятное счастье: крупнейшая в ЛА студия хотела заключить с ней контракт и записать, для начала, несколько песен. Она отправляла диск с песнями, своими песнями, еще полгода назад и уже не надеялась получить ответ, но ее все-таки услышали. В общем-то, она была довольна своей жизнью в НЙ: она записалась на несколько курсов в НЙАДА, иногда участвовала в их театральных постановках, немного подрабатывала в качестве ассистента Изабель. Работа в модном журнале ей нравилась, но это было не совсем то, чем она хотела заниматься в жизни. Каждый день она размышляла о том, какой бы была ее жизнь, если бы она приехала сюда сразу после окончания школы, или в любое другое место и занялась бы любимым делом. Казалось бы, что значат полгода? Люди идут к цели голами, десятилетиями. Но не Сантана Лопез. Она хотела всего прямо сейчас, в тот же миг, когда она решила, что это должно принадлежать ей. Но те несколько месяцев отбросили ее назад. Немного изменили курс, и сложно было снова найти его, поверить, что ты звезда. Звонок из ЛА обрадовал не только ее. Курт и Рейчел по-настоящему были счастливы за подругу, они даже устроили вечеринку-сюрприз в честь такого знаменательного события. За эти полтора года вместе они пережили многое: ссоры, скандалы, примирения. Вселенная, кажется, от души повеселилась, поселив под одной крышей язвительную Лопез, истеричную Берри и чересчур эмоционального Хаммела. Никто из них до конца не осознавал, что обрел семью в этом городе. Настоящую семью, крепкую, поддерживающую, понимающую. Ужин накануне отъезда прошел как-то тихо, даже грустно, а после, никто не ушел спать или заниматься своими делами. Они включали фильм за фильмом, кажется, лишь для того, чтобы оставаться в гостиной вместе со всеми. Никто не говорил слов прощания, не говорил, что будет скучать. Все это подразумевалось по умолчанию. Наконец, уже под утро Сантана погнала всех спать, мотивируя тем, что им еще провожать ее завтра, а если они проспят, она заставит их нести ее в ЛА на руках. А сейчас Сантана уезжала, уезжала, вероятнее всего, навсегда. Естественно, она будет приезжать, Рейчел и Курт будут приезжать, но это уже не то. Она не чувствовала себя одиноко, нет. У нее есть замечательные друзья, и они никуда не денутся. Кроме них, у нее есть любящая семья в Лайме, школьные друзья, несколько человек из НЙАДА, которых она все-таки пустила в свою жизнь. Нет, она не была одинока, она просто оставляла часть себя в этом городе, в той квартирке в Бушвике, в своих друзьях.

К тому же, Куинн сейчас в ЛА. Фотографирует для какого-то журнала. Им так и не удалось поговорить как следует после неудавшейся свадьбы мистера Шу. Отношения с тех пор не ладились у каждой из них. Насколько Сан знала, лучшая подруга, если теперь ее можно так называть, начинала отношения несколько раз, и всякий раз- неудачно. Не то, чтобы она провела эти месяцы страдая по Куинн, за это времяна пережила несколько быстро угасших романов, но она чувствовала, что осталось много вопросов, что все усложнилось, как бы старательно они обе ни избегали этой темы, мыслей и воспоминаний.

Сантана Лопез уезжала. Расставалась, пускай на время, со своими друзьями. Но самое важное, она расставалась со старой жизнью, в которой не нашлось достойного места ее таланту. Она ехала навстречу своей мечте, навстречу новой жизни, новым вопросам и новым ответам. Может, она летит сейчас навстречу своей судьбе, а может, оставляет ее позади… Кто знает?

Молчание растянулось на всю дорогу до дома. Ни у кого из них не было сил толкаться в метро, поэтому они позволили себе вернуться в их опустевший дом на такси. Рейчел и Курт, зайдя в свою театрально обставленную квартирку, обнаружили, что без безделушек Сантаны и ее разбросанных вещей, гостиная выглядит немного чужой.

-Это грандиозная возможность, Рейч…

-Я знаю, просто…Она стала мне по-настоящему родной,- Рейчел подошла к окну.

-И она останется таковой для нас навсегда. Думаю, мы должны радоваться за нее.

-Да.

И совершенно неожиданно она произнесла то, что заставило Курта думать, что он что-то упустил, чего-то не понял, ошибся, думая о природе такой глубокой печали Рейчел из-за отъезда Сантаны и столь длительного разлада в личной жизни.

-Куинн в ЛА, наверное, теперь они будут вместе…- голос Рейчел оборвался и плечи затряслись от беззвучных рыданий.

Курт стоял всего в нескольких шагах от подруги, но не смел даже протянуть руку и коснуться ее. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы он ошибался, но озарение тяжелым грузом наваливалось на него, не давая ни единого шанса ослеплявшей его так долго пелене и безжалостно сдирая ее. Он полагал, что они расстались с другом, близким человеком, но оказалось, что некоторые из них отпустили гораздо большее…

«Родители Папа и мама, если вы читаете это, значит меня больше нет. Простите меня. Вы ни в чем не виноваты! Я вас очень люблю, но я больше не могу жить в этом поганом мире. В мире, в котором нужно надевать уродливые маски, чтобы выжить. Лишь на секунду сняв ее, на меня обрушилось столько дерьма, сколько я в жизни не видел. Все посчитают меня трусом. Да! Я трус! Я трусливый пес! Но я устал бороться. Устал бороться с этими мыслями у себя в голове. Я хочу, чтобы они прекратились. Я хочу быть собой! Я хочу быть свободным! Простите и прощайте. Я люблю вас!


Эту записку нашел Дейв там, где ее оставил, в фотоальбоме. Сейчас он очень рад, что родители не нашли этот клочок бумаги , но тогда он надеялся на обратное. Дейв продолжал держать в руках эту записку, написанную им перед попыткой самоубийства. От нее так и веяло холодом, болью и унижением. В память сразу впились, как клещи, каждая секунда того самого дня: как он увидел это злополучную надпись на своем шкафчике, эти взгляды, шептания, глупые надписи на стене на фейсбуке, костюм, петля. От этих мыслей Дейва передернуло. Как он мог опустится до такого? Наложить на себя руки? Такое ощущение, что это был не Дейв Карофски, а кто-то другой. Да, другой. Это был Дейв Карофски , который боялся быть собой, боялся себя, боялся общества. А сейчас перед нами совсем другой Дейв, которого не волнует мнения окружающий, который живет ради себя, ради своей семьи, ради любимого человека, ради будущего.
Дейв взял этот листочек и с, ухмылкой, начал рвать его. Рвал жадно и быстро. Пару секунд и от записки остались лишь маленькие кусочки. Вздохнув с облегчением, Дейв выбросил их в мусорное ведро. Там он оставил и все прошлые негативные воспоминания, которые, как темная туча, нависали над ним все это время. Вроде всего лишь, какой-то клочок бумаги, а сколько в себе он несет.
С улыбкой на лице и без камня на сердце, Карофский прыгнул на кровать, широко раскинув руки, как крылья. Наслаждаясь этим моментом, Дейв уснул. Спать ему пришлось не долго — в комнату постучал отец.

- Дейв. Дейв. Вставай. К тебе гость. - Почти шепотом сказал Мистер Карофски. Потягиваясь и зевая, Дейв спросил:
- Кто, пап?
На что отец лишь пожал плечами, улыбаясь. Лениво Дейв пошел встречать гостя. Это был не высокий брюнет. Он стоял спиной к хозяину дома и рассматривал модель самолета, сделанного Дейвом много лет назад.
- Лукас! - Окликнул гостя Карофски. Лукас сразу же оставил без внимания самолетики и обернулся. У него были серые глаза, которые так и заблестели при виде Дейва. Парень, забыв про сон, стремительно подошел к Лукасу. Положив одну ладонь на его трехдневную щетину, а другой, прижав его к себе, Дейв поцеловал его. Они не могли и не хотели останавливаться. Для парней каждый поцелуй был как первый - незабываемый и как последний - страстный. Но почувствовав на себе взгляд Мистера Карофски, парочка остановилась.
- Люк, когда ты приехал? Почему мне не сказал? - Спросил Дейв, не отпуская из парня из объятий.
- Я только из аэропорта. Очень хотел увидеть тебя, Дейв. Да и твое сонное лицо бесценно. - Произнес Лукас.
- Дурачок, я бы тебя встретил!
- Не стоило, дорогой. Мистер Карофски, отпустите нас прогуляться?
- Конечно, Лукас, прогуляйтесь, а то Дейв без тебя на стены лезет. - Ответил папа Дейва, широко улыбаясь.
- Ну, пап! - Выкрикнул Карофски, краснея. Лукасу это было очень приятно это слышать и он поцеловал парня в румяную щеку.
- Тогда пойдем? - Произнес Люк.
- Конечно. Пап к ужину не жди. Пока.
Попрощавшись с Мистером Карофски, ребята отправились веселится, крепко держась за руки.
- Чем занимался пока меня не было? – Спросил Лукас, нежно поглядывая на своего парня.
- Да, ничем. Прощался с прошлым.

Дэйв привык планировать. Не до мелочей – он уже успел убедиться в том, что смешить богов совсем не его хобби. Но привычка прорабатывать, расписывать, перекраивать и подстраивать жизненные коллизии в подобие плана сохранилась.

Первое, что делает Дэйв в колледже – идет в деканат за своим расписанием. А уже потом, со списком предметов, разнесенным по времени, рассматривает стенды с объявлениями о наборе в группы дополнительных занятий и кружков по интересам, выбирая. Футбол – ожидаемо, хоккей – хотелось бы, но не вписывается, дополнительные занятия по экономическому планированию – само собой, к карьере Дэйв относится серьезно, все виды художественной самодеятельности – мимо, чего-чего, а художеств в его жизни вполне достаточно. Только внимательно изучает объявление о приеме в клуб аэромоделирования, и, поколебавшись, решает отложить на потом – первый курс общеизвестно самый сложный.

С расписанием жизнь проще: понедельник – микроэкономика и бухучет, вторник – налоговое право, менеджмент и тренировка по футболу, среда, четверг, пятница. Каждый день – устоявшаяся последовательность ячеек расписания, незримо-трехмерная сетка плана. Первый семестр проходит спокойно и организованно.

Во втором весь устоявшийся порядок разлетается вырванными листочками старого календаря, рассыпается кубиками случайно задетой пирамидки.

Хаммел.

Шесть букв, шесть футов, шесть дней недели между. Тоже расписание.

Хаммел приезжает по четвергам. Почти без исключений. У Адама занятия балетом, и Курт свободен полдня. Он никогда не звонит, он вообще не звонит. Просто приходит, с порога скрывается в ванной, походя стягивая свои странные шмотки. Они почти не говорят. Только трахаются. Где угодно, как угодно. Хаммел отдается до основания, впускает, подстраивается, подмахивает, отпускает. Стонет, воет, орет, распугивая ни в чем не повинных голубей, живущих на чердаке – дэйвова квартира на последнем этаже. Ставит синяки и царапает спину.

А после – как выключается, снова становясь равнодушной ледяной фигурой.

Дэйв не спрашивает, почему тот приходит. Это расписание, Дэйв привык. Каждый четверг, после пар, там, где должен быть долгожданный клуб авиамоделирования – Хаммел. Тоже долгожданный. Внезапно возникший на улице в промозглый серый день между Рождеством и Новым годом. Дэйв растерялся. Зачем-то пригласил к себе, лишь по пути сообразив, что до его дома добрых сорок минут трястись в переполненном по случаю праздников метро. Курт почему-то согласился, устало скорчился на продавленном сидении в вагоне, спрятав замерзшие руки в карманах не по сезону легкого пальто, послушно шел за Дэйвом по закоулкам, отстраненно наблюдал за суетой Дэйва по приготовлению кофе и поискам чего-нибудь съедобного в холодильнике. Дэйв не спрашивал, просто радовался присутствию, а Курт не рассказывал, мысленно блуждая по каким-то своим лабиринтам. А потом отставил пустую кружку, обхватил лицо Дэйва ладонями, отражая пропитанные пылью воспоминания, и поцеловал. Тогда, в первый и единственный раз, Курт остался на ночь и ушел утром, когда пока Дэйв спал. Чтобы прийти в четверг.

Про Адама Хаммел сказал сразу, как только Дэйв сделал попытку пригласить его в кафе.

- У меня есть парень, Карофски.

- Почему тогда? – Курт пожал плечами и не ответил. А Дэйв испугался. Снова, в который раз уже испугался сбоя уже привычного, установившегося порядка. Проще же по накатанной. Дэйв вписывается в новый ритм: от четверга до четверга. По расписанию.

Курт не пришел. Не в первый раз уже, и такое бывало, но почему-то именно сейчас ударило особенно сильно. Дэйв ждет. Бессмысленно, по инерции до позднего вечера. Уже зная, что ждать нечего. Курт приходит в одиннадцать. Слишком поздно.

- У Адама заболел преподаватель, ходили гулять, - отстраненно замечает он. Хаммел порозовевший и какой-то неуловимо живой. Дэйв успевает заметить презрительно дернувшуюся губу Курта до того, как тот отворачивается, следуя знакомой дорогой в ванную.

- Хаммел, - Дэйв не успевает себя одернуть.

Курт медленно поворачивается, вопросительно вскидывая брови.

- Зачем ты пришел? – Дэйв сжимает кулаки на коленях, ссутулившись на старом диване.

Курт молчит долго, настолько долго, что Дэйв уже не ждет ответа.

- Пожалел, - с болезненной честностью признается наконец. – Тогда, после Рождества, мне было плохо, не хотелось оставаться одному. А потом – пожалел. Ты, твои расписания, - Курт кивает на стол, где лежат дэйвовы планы: на день, на неделю, на семестр. - Ты не живешь без меня, Дэйв. А я слишком хорошо знаю, каково это – не жить.

Дэйв заворожено смотрит на совершенно незнакомое лицо Курта. Точно – с болью, с благодарностью – наверное. Оказывается, когда тебя жалеют – противно. Дэйв не знал.

- Не приходи больше, - слова с трудом проталкиваются через пережатое горло.

- Дэйв, ты не справишься без меня.

А еще – обидно и унизительно. Этого Дэйв тоже не знал.

- Справлюсь, - Дэйв упрямо кивает и ждет. Хаммел испытующе смотрит на него еще пару минут. Дэйв молчит, пытаясь рассмотреть рисунок потемневшего от времени, потертого линолеума.

Он поднимает голову только на звук захлопнувшейся двери.

- Справлюсь, - повторяет он в гулкую пустоту квартиры. – Без тебя – справлюсь.

В Нью-Йорке неспокойно.
В Нью-Йорке уже который день бушует ураган Сэнди, сметая все на своем пути. В Луизвиле всё отлично, но вот только внутри Сантаны бушует свой собственный торнадо с красноречивым именем Бриттани. Он сносит всё внутри неё, оставляя пустые дорожки в её душе, разбивая в щепки маленькие домики с надеждой на счастье. Родное имя переливается на языке, как клубничная шипучка с пузырьками, которые быстро лопаются, оставляя чувство безграничной радости внутри. Сантана сходит с ума, чувствуя, как её затопляет до кроев дождём из этой самой шипучки, а в каждом аромате духов она ощущает знакомые вишневые нотки. Ей пора вызывать спасателей, звонить девять-один-один, с экстренной эвакуацией её сердца из места бедствия. Но вместо этого она позволяет себе утонуть в импровизированном наводнении, уходя на самое дно, чувствуя вкус проклятых фруктов на своих губах. Это намного проще, чем признать, что служба спасения не выполняет свою работу, бросив всё на произвол судьбы. Проще, чем признать, что она сама во всём виновата, впустив однажды внутрь себя любовь к Бриттани, которую сама и разрушила. Просто, Сантана устала и хочет, чтобы хоть кто-то в этом мире сделал всё, чтобы удержать её. Кто-то, кому она могла сказать, что жизнь уже не жизнь, когда кого-то нужного нет рядом. Просто, она устала повторять, что устала повторять про себя, что устала жить без Бриттани. Устала просыпаться под ор будильника, а не её голоса. Ей так хочется увидеть знакомую улыбку не в маленьком экране ноутбука, а перед собой, чтобы можно было всегда поцеловать, слизнуть дорожку слёз с её щек. Одиночество убивает, заставляя Сантану медленно и верно задыхаться под повседневностью без своей милой девочки.
Сантана закрывает глаза, позволяя себе минутку слабости, давясь слезами. Она не железная, она обычная девчонка, которая мечтала о глупостях и любви. У неё были планы, мечты, желания. И везде была любимая Брит, с её кучей разноцветных карандашей и клубничным блеском для губ. Теперь остались ненавистные конспекты по высшей математике, которые сливаются в одни сплошные буквы, чтобы превратиться в знакомое имя. Бриттани Сьюзен Пирс. Сантана с ненавистью черкает бесполезные цифры, закидывая голову высоко вверх, не давая слезам вновь прокатиться по щекам. Она сильная. Она, черт возьми, сама сильная в этом мире. Сантана Лопез задаст жару везде, пусть внутри неё будет сплошная пустота, потому что её всегда можно заполнить. Фальшивыми улыбками и смайликами в переписках, весёлыми песнями в плеере. Всем тем, чем можно занять себя, чтобы от отчаяния не умереть, потому что без милого светловолосого торнадо не хочется жить. А нужно. Ведь, Брит, верила в неё. И она должна поверить в себя. Должна, обязана, ради неё.
В голове Сантаны странные математические уравнения, которые уже не её Бриттани решала бы на ура. Расстояние равняется расставанию. Расставания не равняется счастью. Она бы решила их, но тут и решать нечего. Исключения – это явно не про них. Сантана ныряет на самое дно ванны, когда слышит телефон, надеясь, что не успеет вовремя вынырнуть наверх. А затем Она задыхается, когда слышит знакомый голос в телефонной трубке, стараясь не выдать себя. Сантана шепчет, словно молитву одни и те же слова, пытаясь улыбнуться самой себе в зеркале.
Всё хорошо, всё хорошо, без тебя всё хорошо Брит, всё нормально.
- Эй, Сантана, у тебя всё хорошо?
Правда.
- Да, я почти больше не плачу из-за тебя по ночам и научилась жить без тебя. Я почти забыла всю боль от нашего расставания, но без тебя всё равно я умираю. Хочешь, я приеду к тебе, и мы убежим от всех? Хочешь, я сделаю так, чтобы ты забыла о нашем расставании? Хочешь, я сделаю всё, чтобы мы снова были вместе? Только, пожалуйста, будь со мной.
Ложь.
- Да, всё нормально, я устала на тренировке, потом позвоню, пока Брит.
Гудки уже не сводят с ума. Сантана снова уходит на самое дно, чувствуя вкус собственных слёз. Сладкие, как вишнёвая шипучка.

Вчерашний разговор вспоминается лишь короткими и резкими обрывками фраз:

«- Мы уже не герои этой истории! - голос девушки уже давно сорвался на крик.

- Мы напишем свою историю… - Куинн пытается обнять Рейчел, но та лишь резким движением отдергивает плечи и, сложивши руки на груди, отходит к окну.

- Ты ведь знала. Знала, что всё именно так и будет.

- Мне жаль, - слова предательски дрожат, тихо срываясь с тонких губ. Но искренние извинения не проходят барьера из ненависти…»

К Нью-Йорку нельзя относиться пренебрежительно – он не терпит к себе безразличия. Ему нужна вся самоотдача, любовь и преданность. И если он не получает этого, он сплевывает вас, как надоедливое послевкусие. Золотой середины нет. Решили поделиться своей любовью ещё с кем-то? Попробуйте, но Нью-Йорк не любит быть на втором плане.

« - Мы не имеем настоящего, - голос становиться всё тише – все острые эмоции уже достигли своего пика и начинают по не многу стихать, уступая место, холодной рассудительности, и переходит в осторожный шёпот.

- За то у нас есть будущие. Наше с тобой будущие, - Куинн подходит к Рейчел и, останавливаясь за спиной, успокаивающе проводит рукой по её плечу, - Мы попробуем начать всё с самого начала, и у нас всё получиться…»

Совместите отношения и движение к исполнению заветной мечты: Пропущенное свидание из-за факультатива? Ерунда. Пустая, холодная постель из-за того, что у неё прослушивание? Терпимо. Срывы, истерики, ссоры и обвинения в своих неудачах? Повод задуматься, быть может всё уже давно не так, как должно быть?

« - Мы справимся, - Куинн приобнимает Рейчел за талию и притягивает к себе. На этот раз брюнетка не отталкивает её, но продолжает безучастно всматриваться в темноту не освещённых улиц, столь ненавистного и столь любимого города, - Завтра у тебя прослушивание, и в этот раз всё будет хорошо. Я уверена. Тебе обязательно перезвонят, - надежда, на скорое прекращение ссоры, с каждым словом всё больше и больше крепнет в её голосе.

- Поздно. Ты говоришь мне это слишком поздно. Ты всегда считала, что спокойно можно совмещать отношения и исполнение мечты. Тогда, ты, наверное, не догадывалась, что получиться вот так.

- Я всё ещё так считаю… - Куинн осторожно перебирает локоны брюнетки, которые мягко падают между пальцев, без единого звука ложась обратно на белую ткань блузы, и целует её в оголённую шею, медленно опускаясь губами к плечу.

- Твоя поддержка уже давно стала не нужной, - слова, подобно резким ударам, кромсают сознание, полыхая в нём яркими огнями, - Не нужной, так же как и наши с тобой отношения… А ещё ты говорила, что я всегда смогу сделать выбор между тобой и карьерой. Ты была тогда так уверенна и спокойна, когда говорила мне это, наверное, думала, что мы никогда не предстанем перед этим выбором.

- Да, я действительно так думала…

- Нет, - голос Рейчел звучит сухо и жёстко.

- Прости, что?

-У нас ничего больше с тобой, нет. Кроме воспоминаний. Их мне будет достаточно. Я сделала свой выбор…»

Что ж Нью-Йорк не терпит к себе безразличия, но всегда готов услужливо предоставить вам выбор. Выбор, не компромисс. Слова компромисса не известны бетонному великану.

1 часть. Блейн

Субботним утром я как обычно шел попить кофе в ресторанчик за углом. Было пасмурно, холодный ветер слегка трепал мои небрежно уложенные кудри. По улице брели толпы хмурых прохожих, явно не довольных сегодняшней погодой. И вот я захожу, сажусь за мой любимый столик у окна и наслаждаюсь запахом только что приготовленной выпечки. И вдруг...О Боже...Поверить не могу...Это действительно он...Смотрит прямо мне в глаза...Курт –самый милый парень на свете. Я никогда не забуду его, он - моя первая, настоящая любовь. Кажется в этот момент время остановилось. Все замерло. Все, кроме нас. Я могу смотреть в эти глаза вечно. Я как будто впал в транс, готов на все, лишь бы не отрывать от них взгляд. Но что-то было в них не то. Больше не было в этих глазах детской наивности, большой мечты и той особой загадки, что была раньше. Все это, что раньше было родным для меня, осталось в прошлом, и нет пути назад. Прошло 10 лет с тех пор, как я пообещал, что буду любить его всегда, что бы ни случилось. Я сдержал обещание, пусть он этого и не знает. Я люблю в нем абсолютно все. Люблю его неуверенную улыбку, его нежные губы, гладкую кожу, надежные руки, ну и конечно удивительной красоты глаза. Мне нравилось, когда он злился на меня, если я смеялся над его милыми свитерами, когда он был озабочен делами, когда был растерян или взволнован, когда смеялся, когда плакал по пустякам и когда смотрел на меня таким взглядом, как сейчас. Мне нравилось просыпаться от его поцелуев и объятий каждый день. Это придавало мне сил. Но больше всего мне нравилось, когда он пел. В этот момент в нем как-будто что-то оживало, что-то неземное. Эмоции переполняли его, и он не мог этого скрыть. Он становился таким уязвимым и невинным, и я словно мог почувствовать совершенно все, что чувствует он. Да и пожалуй не только я, но и все, кто слушал его в этот момент. Голос Курта настолько чувственный и пронзительный, что я мог бы наслаждаться им всю жизнь. Не думаю, что когда-нибудь потеряю это чувство, ведь он до сих пор остается огромной частью моей жизни. И мне все равно, что мы давно уже не вместе. Я привык жить воспоминаниями о нем, и о нас. Я все также как и раньше чувствую его запах у себя дома и каждый раз, заходя, надеюсь, что он вернулся. Но это просто мечты...

2 часть. Курт

Приехав в Лайму из Нью-Йорка я первым же делом хотел увидеться с отцом и Кэрол. Мы договорились встретиться в маленьком ресторанчике рядом с папиной мастерской. И вот я сижу за столиком уже пол часа, но их все еще нет. Я начинаю волноваться, но вдруг мне приходит смс: «Неполадки на работе, прости. Увидимся дома.» Разумеется я расстроился, но мне не хотелось идти в пустой дом, поэтому я решил остаться и перекусить. Я обернулся позвать официантку, как вдруг случилось то, чего я не ожидал. Я встретился глазами с Блейном. Мы не виделись 10 лет, с тех пор, как расстались. Это было очень сложное решение, но так было лучше для нас обоих. Я не мог бросить работу, а Блейн не захотел жить в Нью-Йорке. Я до сих пор виню себя за то, что отпустил его. Я вспоминал его каждый день, и каждый день я надеялся увидеть его, или услышать его голос. Я надеялся, что он позвонит и все будет как раньше. А вот теперь он стоит передо мной, смотрит мне в глаза, а я даже не знаю что мне делать. Он совсем не изменился, все такой же милый мальчишка, каким я его знал. И это меня радует...Я только собрался встать и подойти к нему...но...он отвел взгляд и ушел...

Цокот каблучков гулко раздается эхом по пустынному коридору. Выкурив лишнюю сигарету, я сама отняла у себя возможность заранее дойти до сцены и настроиться перед вторым актом. Меня поторапливают – я должна занять свое место до того, как занавес распахнется. Спектакль отнюдь не новинка, в этом сезоне мы играли его уже раз пять. Состав притерся друг к другу. Мелкие шероховатости, замеченные критиками, сгладились. Кажется, что волнение сегодня совершенно излишне, особенно для такой опытной актрисы как я. Но пальцы холоднеют, что со мной всегда случается перед значительными событиями.

Собрав волю в кулак, я заставляю собственные эмоции отойти на второй план, и погружаюсь в чувства, которые должна испытывать моя героиня. Тревогу за дочь, которая в одном шаге от того, чтобы покончить с собой.

Публика где-то там, в тени. Свет прожекторов не дает разглядеть весь зал, лишь расплывающиеся силуэты, но я все равно успеваю заметить, что твое место на первом ряду все еще пустует.

Доиграв свою сцену, я скрываюсь за кулисами, где тревога снова накрывает меня с головой. Я позволяю себе погрузиться в воспоминания, следующий мой выход на сцену – лишь для поклона.

Это было как вчера. Твои горячие пальцы на моей коже, притягательный аромат твоего парфюма и соленый вкус последнего поцелуя. Я приняла это решение сама, о чем жалела позже множество раз.

Ты просил меня подождать с этим. Убеждал, что и на расстоянии чувства смогут сохранить свою силу. Хватал меня за руку, не давая уйти. Но я сдержала слезы и свое желание остаться. Я знала, что впереди у тебя прекрасное будущее, и сейчас я буду для тебя обузой, тянущей назад, к прошлому. Лишь выйдя в прохладу вечернего воздуха, я позволила слезам покатиться по моим щекам. Подняв взгляд в чистое небо Лаймы, по которому рассыпались мириады ярких звезд, я прошептала тогда:

-Прощай, Майк.

Я всегда восхищалась твоим талантом. В том, в чем другие видели чистое мастерство, я чувствовала вложенную тобой душу. Никогда ни один человек не танцевал со мной так, как ты. Вот ветер закружил тебя, словно осенний листок, бросил в сторону, но тут же с нежностью подхватил, укачивая в своих сильных объятьях.

Именно поэтому я когда-то убедила тебя в том, что это твой жизненный путь. То, по чему тебя запомнит этот мир, и чем ты сможешь гордиться. В тот момент я не думала о том, что потеряю тебя. Я лишь хотела, чтобы ты был счастлив. И сейчас, смотря на жизнь, которую ты прожил, я чувствую, что совершила правильный поступок.

Ты начинал простым танцором в одном из театров Чикаго. Отличная учеба в школе Джоффри не дала тебе никаких преимуществ – все нужно было начинать с нуля. Сколько раз тогда ты звонил мне, рассказывая о талантливых танцорах твоей труппы, которых ты никогда не превзойдешь. Я убеждала тебя, что, продолжая трудиться, ты сможешь стать лучшим. Прошло не так много времени до того, как тебя стали ставить на главные роли. Ты стал одной из современных легенд Чикаго. Тех звездочек, которые ярко вспыхивают в театральном мире, и о которых сплетничают по всем углам. Американский азиат, у которого волшебные ноги. Слава претила тебе, но удовольствие от работы не давало останавливаться на достигнутом. Помнишь те встречи хорового кружка, на которых твои успехи были главной темой для разговоров? Как тогда деланно злилась Рейчел, и с какой гордостью смотрел на тебя мистер Шустер?

С тех пор прошло много лет. Из легенды танцев ты превратился в великолепного хореографа, за которого сражались ведущие театры. Ты встретил замечательную девушку, которая родила тебе троих детишек. Они не пошли по твоим стопам, но выросли хорошими людьми. И ты все еще умопомрачительно танцуешь.

Я работаю актрисой в одном из небольших театров Нью-Йорка. У нас прекрасный коллектив, и пусть больших звезд в нем нет, преданные поклонники обеспечивают нам частые аншлаги. Я сыграла множество ролей, прожила большое количество чужих жизней. Но все равно самой любимой остается роль твоего лучшего друга.

Я видела каждую твою новую постановку, всегда выделяя время, чтобы вырваться в Чикаго. Ты неизменно дарил мне после спектаклей букет моих любимых черных орхидей, каждый раз выбрасывая на это больше денег, чем на билет до Нью-Йорка. Иногда ты брал с собой Лидию. Я очень боялась, что она станет ревновать. Но она никогда не видела в нашей дружбе что-то лишнее. Время от времени она даже звонила мне, чтобы поговорить о тебе, просто как своей подруге.

Иногда мы с тобой танцевали в опустевшем театре. Ты включал музыку, и брал мои руки в свои. Стук каблучков по сцене заглушал усиленное биение моего сердца, которое, как я боялась, выдаст тебе мои чувства. Ты тоже играл в эту игру, каждый раз весело улыбаясь после нашего танца. Давая понять, что волшебство рассеялось. Но когда мы вместе летали по сцене, мне казалось, что я вновь стала той наивной девчонкой, маскирующей свое мировосприятие под готическими нарядами. Девчонкой, в которой ты сумел увидеть родственную душу.

Сегодня я снова чувствовала ее внутри, ожидая тебя, будто на одном из наших школьных свиданий. Но ты не появился даже после конца спектакля. Когда я зашла в гримерную и увидела десятки пропущенных звонков от Лидии, мое сердце застыло в страшном предчувствии.

-Его больше нет, Тина! – ее первые слова, сопровождаемые рыданиями, сбили меня с ног, - Это был сердечный приступ! Они не смогли его спасти! Он умер, ты слышишь? Его нет!

Как в тумане я успокаивала ту, которая знала, что лишь я смогу до конца понять ее чувства. И только после окончания разговора, я дала волю своим слезам.

Мне казалось, что на меня рухнуло небо. Я почти не могла дышать, а перед глазами плыли воспоминания, в которых ты выписывал изящные пируэты и улыбался мне. Улыбался, чтобы получить ответную улыбку.

-Он никогда больше не будет танцевать…

Пустая комната ответила мне молчанием. Я поднялась, приводя в порядок свое лицо, убрала размазанную по нему тушь. Накинула на плечи плащ и, взяв сумочку, вышла в коридор.

Сегодняшний вечер в Нью-Йорке пах недавно прошедшим дождем. Повсюду светились яркие вывески и витрины магазинов. Но я все равно смогла рассмотреть несколько звезд на безоблачном небе.

-Прощай, Майк, - шепнула я и побрела в сторону автостоянки.

От автора: киллер!АУ

Гребаные извращенцы

Рейчел попросила ее не провожать на вечерний рейс до Нью-Йорка, пообещав по прилету позвонить уже из Кеннеди. Последнюю неделю пребывания Берри в Лос-Анджелесе они с Квинн почти не вылезали из постели, а под кроватью пылилась пустая упаковка из-под блока бутылок с минералкой. Каждый раз, когда Рейчел приходилось кричать во время оргазма, а Квинн ее заставляла это делать почти всегда, ей немедленно требовалась вода, иначе можно было бы попрощаться с голосом. И сейчас, кроме таких ярких воспоминаний, которые заставляли наливаться живот новой тяжестью, у Фабрей ничего не осталось.

Квинн не хватило выдержки и на пять минут, и она, сама того не замечая, уже вытаскивала из-под подушки свой глок и засовывала в карман запасной магазин патронов. Ей давно не нужны были деньги, у нее имелись шикарные апартаменты в Лос-Анджелесе, а в Нью-Йорке копы ждали ее с распростертыми объятьями, и на Манхэттене кое-где можно было найти неумело составленный фоторобот, прилепленный к фонарному столбу. Фильмы, конечно, во многом были правы, когда выставляли полицейских полными дебилами, но даже им бы пришло в голову сравнить неотразимую блондинку с фотороботом, если бы она вдруг утром в центре города вышла за продуктами в ближайший супермаркет с видеонаблюдением.

Она бы многое отдала, чтобы не засветиться во время одного из предыдущих заданий и иметь возможность спокойно, не озираясь, делить с Рейчел один дом, одну квартиру, один номер в хорошем отеле Нью-Йорка. Но это была ее вина, что она позволила копам себя заметить, пусть и издалека, но с машиной в тот момент пришлось попрощаться, взорвав ее на ближайшем поле. Рейчел за полтора года отношений так и не смогла выпытать, чем занималась Квинн практически всю свою сознательную жизнь, и при своем характере совершенно не принимала, почему ее девушка не могла просто прилететь к ней на выходные, чтобы вместе сходить в музей или погулять в парке. За свою ошибку Квинн платила тем, что металась по квартире, как запертый в клетке лев, круша все на своем пути, каждый раз, когда Рейчел улетала к началу семестра в НЙАДИ или по окончании совместного уикенда.

Ей не потребовалось и секунды на размышления, когда Себастиан позвонил и предложил подзаработать, мимоходом заметив, что Пакерман чертовски облажался. Квинн довольно улыбнулась неудаче своего конкурента, Себастиан знал, что она любила это слышать, любила чувствовать себя лучше других. И он всегда знал, когда Квинн стоит беспокоить, а когда лучше забыть ее номер. Фабрей иногда приходила в голову идея, что кто-то в аэропорту работает на Смайта, потому что он будто нутром чуял, когда Рейчел покидала город.

В этот раз заказ был не то, что бы прост, но и не высшей степени сложности. Квинн несколько удивилась, сопоставив факты и провал Пакермана, и это было мягко говоря смешно. Она парковала автомобиль, когда Себастиан выпроводил его из своей квартиры, сунув в сжатую в кулак ладонь пару смятых купюр. Судя по недовольному лицу Пакермана, это были долларовые купюры, и их не хватало ему даже на приличное пиво и хот-дог.

Квинн пошарилась рукой в бардачке и сунула за пазуху свой старый глок, прежде чем выйти из машины – они с Себастианом знали друг друга много лет, но она не рисковала доверять никому, даже ему. Тем более ему. Он мог быть отличным другом или любовником, а еще он отлично целовался, но на ее веку не раз случалось, когда он продавал таких друзей, как она, за разного рода услуги членам мафиозных группировок или федералам. В первом случае можно было кончить от передозировки или с пулей в голове, во втором – сгнить в тюрьме.

Квинн хорошо помнила Блейна Андерсона, которого пару лет назад Себастиан отменно трахал и каждую ночь потом звонил ей, предлагая вместе выпить. И они всю ночь напролет целовались до боли в губах – у Квинн даже остался небольшой шрам, напоминающий о тех временах. С тех пор она полюбила канадский виски, которым вечно был набит бар Смайта. Тот парень Блейн влюбился в мишень по имени Сэм Эванс, бейсболиста из малой лиги, которого заказал его младший брат, и все ему растрепал, поддавшись слабости. Андерсон стал козлом отпущения национального масштаба и оказался на электрическом стуле всего через три месяца – на него повесили все нераскрытые убийства Пакермана, Смайта и самой Фабрей. Пресса писала, что полиции помогла анонимная посылка со списками жертв и фотографиями. Просто Себастиан не терпел, когда кто-то портил его репутацию – ни как босса, ни как любовника.

На счету Фабрей было не одно убийство, и ей некуда было отступать. Возможно, она бы бросила все это ради Рейчел, но защитить девушку иначе больше не представлялось возможным – пока ты нагоняешь страх, ты можешь обезопасить своих близких или же наоборот подвергнуть их максимальной опасности.

Сдержанно кивнув Квинн, Себастиан впустил ее в квартиру и прикрыл дверь, осмотрев улицу в радиусе сотни метров. Когда в замке щелкнул ключ, а на пороге погас свет, Квинн напряженно упала в кресло посреди гостиной и до середины молнии расстегнула куртку так, чтобы виден был ствол. На стеклянном столике лежало несколько разорванных конвертов и стоял включенный ноутбук, на мониторе которого можно было увидеть плохого качества фотографию чуть облысевшего мужичка в потрепанном костюме – он напоминал Квинн ее преподавателя по криминалистике в университете, который она так и не закончила, за одним отличием – на нем были квадратного вида очки.

– Это Крис Моритц. Главный редактор одной довольно популярной газетенки, – вытаскивая из мини-бара непочатую бутылку виски, торжественно сообщил Себастиан.

– Такой невзрачный? Точно газетенка популярная, а не провинциальный вестник Огайо?

Квинн без спроса придвинула к себе ноутбук и увеличила фотографию.

– Что-то не припомню, чтобы ты когда-то оценивала людей по внешности. Как насчет твоей подружки Барбры и ее необъятного носа?

– Заткнись, Смайт. Ты и понятия не имеешь, о чем говоришь. Ее нос… милый, – угрюмо поправила Квинн, на лице которой мелькнула тень тревоги.

Она пробежала глазами по составленному на цель досье. Этот Крис в свои сорок семь лет был вдовцом и имел приемную дочь, которая работала в его газете репортером.

– А что я такого сказал? Ты все додумала сама. Может быть, я восхищен ей? Хочу подарить букет… – мечтательно начал Себастиан.

– Прекрати ерничать, иначе глок, торчащий у меня из-под куртки, вдруг заторчит между твоими паршивыми губами, которыми ты отсасываешь у богатых мудаков, – послышался звук расстегиваемой молнии, и Квинн сбросила с плеч кожанку, продолжая водить по тачпаду правой рукой, а левой беря пистолет.

– Ты меня не слушаешь. Я же не договорил, – напускно похотливым взглядом окидывая направленное на него дуло, продолжил Смайт. – Может, я хочу послать ей букет из пальцев мистера Моритца, завернутых в его кишки, которые ты мне скоро пришлешь?

– Гребаный извращенец, – играя со спусковым крючком, пробормотала Квинн.

– Но ты все равно любишь меня, – отпивая из бокала, заметил он и достал из кармана мобильник.

– Любила. В прошедшем времени. Теперь я здесь только ради денег, – внимательно следя за каждым движением Себастиана, ответила Квинн.

– Не любила. Я просто чертовски хорошо целуюсь, – вертя в руках телефон, пробормотал Себастиан и, отставив на стол бокал, показал ей средний палец. – Тебе не нужны деньги.

– Всем нужны деньги.

– Тебе нет. Но предлагают сто пятьдесят тысяч. Двадцать пять процентов мне, как обычно, – тыкая в кнопки, пробубнил Себастиан. – Но если тебе так сильно не нужны деньги, то ты можешь работать на меня бесплатно.

– Сколько бы ты заплатил за это Пакерману? – Квинн усмехнулась настойчивости Смайта.

– Пятьдесят, наверное. Он не блещет умом, чтобы проверить мои счета.

– Какого высокого ты о нем мнения, однако. Чувствую себя элитной шлюхой, – в шутку раздвинув ноги, подмигнула Фабрей.

– Я просто не хочу однажды проснуться с пулей в башке только из-за твоего любопытства. Оно у тебя особенно надоедливое, когда твоя Барбра улетает в Нью-Йорк.

– Она не Барбра, у нее есть имя, псих. И ты бы не проснулся.

– Что? – подняв глаза от дисплея мобильника, переспросил Себастиан.

– Ты бы не проснулся с пулей в башке.

– Прости. Ты всегда забываешь, что у меня девять жизней, – с ироничной улыбкой заметил Смайт.

– Видимо, ты очень хорошо работаешь ртом, раз никто еще не попробовал сократить их до нуля, – Квинн любила ставить мужчин на место, и Себастиан не был исключением.

Смайт лишь неопределенно пожал плечами, воздержавшись от каких-либо комментариев, и плеснул себе еще виски.

– Насчет кишок и пальцев я пошутил, кстати, терпеть не могу сырое мясо – у меня от него несварение желудка.

– Точно извращенец, – поморщилась обладающая слишком бурным воображением Квинн. – Ты забыл сообщить мне одну деталь. То, что Крис Моритц работает в Нью-Йорк Таймс, и мне придется лететь туда, где на меня скоро будут охотиться с овчарками и вертолетами.

– Но ты все равно согласна, верно?

– Слетать в Нью-Йорк и растрясти твой чересчур толстый бумажник? – задумчиво протянула Квинн, на долю секунды изображая сомнение. – Конечно, согласна.

Фабрей в глубине души осознавала риск, которому себя подвергала, принимая это задание, но ей было так тяжело без Рейчел, ее голоса и смеха, ее пальцев внутри нее и губ, покрывающих поцелуями каждый миллиметр ее кожи, что рациональное мышление отошло на второй план.

– Ты не можешь без нее прожить и пару часов? Это так романтично, знаешь… Любовь и прочий бред, – Себастиан вдохновленно посмотрел ей прямо в глаза, но тут же его взгляд изменился на ужасно пошлый, и он с усмешкой продолжил, – Но любви не существует, Квинни. Она просто хорошо тебя трахает. Видимо, она божественно тебя трахает, потому что, сколько мы знакомы, ты никому не давала залезть к себе в трусы, кроме себя самой.

– Ну, допустим, не пару часов. Я ждала только у твоего дома часа три, пока Пакерман тебя ублажал. Кстати, ты его дешево оценил. Всего два доллара? – не осталась в долгу Квинн.

– Он больше и не стоит.

– Сегодня ты дважды заставил меня почувствовать себя элитной шлюшкой, а я такое не позволяю никому, кроме Рейчел. Хотя в принципе мало у кого это получается. Но за то, что у меня на лбу пять звезд, а моя девочка их так любит, так уж и быть, я не стану нажимать на курок.

– Премного благодарен, – Себастиан тыкнул в кнопку мобильника, и в сотый раз за полчаса в гостиной раздалась надоедливая полифоническая мелодия.

– О Боже, хватит играть в Энгри Бёрдс.

– Ну, извини. Я отдал дело, которое мог взять сам, только чтобы моя лучшая подруга не провела всю будущую неделю, мастурбируя в душе. И вот вся благодарность!

– Не волнуйся, – скидывая на флешку досье Криса Моритца и подбирая с ручки кресла куртку, успокоила Себастиана Квинн, – Я каждый день буду выкладывать фотографии с кофейнями Нью-Йорка в инстаграм, чтобы ты дрочил в туалете не только на свои убогие гейские журнальчики. Если уж станет совсем невмоготу, то позвони Сантане.

– Она же вроде больше сама не обслуживает клиентов после того случая со мной и ее подружкой Бриттани.

– Не льсти себе. Не твоя заслуга, что у них теперь все серьезно. Но она подгонит тебе эскорт, правда не столь элитный, как я.

– Потому что ты еще доступнее ее проституток?

– Не заговаривайся, Смайт. А то рискну твоими девятью жизнями, и минет тебе не поможет.

– Думаешь? – изогнув бровь, осклабился он. – А у тебя нет члена? Разве не им ты думала несколько минут назад, когда соглашалась на этот заказ?

Квинн лишь хрипло рассмеялась и, перебросив куртку через плечо, вышла за дверь.

– Постой. Ты даже не спросила, кому понадобилось его заказать, – вдогонку прокричал Себастиан.

– Мне все равно. Рейчел не читает Нью-Йорк Таймс.

Курт просыпается, когда сонное утреннее зарево только-только начинает прокрадываться в комнату, рассеиваясь сквозь тонкие шторы и рассыпаясь жёлто-красными бликами по постели. Он медленно присаживается на кровати; махровое покрывало, соскользнув к ногам, оголяет расслабленные плечи. Он сладостно потягивается, зевая и лениво прикрывая веки, подставляя лицо приветливому рассвету. Идеальной формы мышцы плавно перекатываются под гладкой белой кожей, когда Курт выгибается в спине и разводит согнутые в локтях руки в сторону. Тёплые яркие лучи мягко окутывают его силуэт каким-то неземным сиянием, очерчивая точёные изгибы и путаясь золотистым нимбом в каштановых волосах. Адам наслаждается этим зрелищем украдкой, по-прежнему притворяясь спящим, боясь нарушить это хрупкое совершенство. Он ловит себя на мысли, что хотел бы быть этими лучами – чтобы согревать и ласкать Курта в своих объятьях, когда ему захочется, а не когда будет позволено или уместно.
Курт поворачивается в его сторону и Адам не успевает закрыть глаза, продолжая скользить взглядом по обнажённой фигуре.
– Эй, – произносит Курт полушёпотом, утыкаясь носом в своё плечо.
– Эй, – эхом отзывается Адам.
– Доброе утро.
Губы Кроуфорда озаряет лёгкая улыбка.
– Не хотел тебя будить.
– Ничего. Я рад, что успел застать тебя, – признаётся Адам и почти решается взять его за руку, чтобы притянуть к себе, но в последний момент останавливается.
Лицо Курта под прицелом этого трепетного солнца – картина маслом. Адам вдруг жалеет, что совершенно не умеет рисовать.
– Может, всё-таки не поедешь? – в вопросе ни грамма надежды. По правде говоря, в произнесённой фразе и от вопроса-то немного, лишь сухой автоматизм и рефлекс.
Курт качает головой и становится неожиданно серьёзным.
– Не могу. Это свадьба дорогого мне человека.
Но Адам слышит другое – «это повод увидеть дорогого мне человека. Блейна». Поэтому только покорно кивает. А что ему ещё остаётся.
Для него по-прежнему всё слишком рано. Рано указывать Курту, что делать, просить его остаться, закатывать сцены ревности с громкими ультиматумами и упрёками. Даже относиться к нему так слишком рано, на самом деле. Но Адам ничего не может с собой поделать. Иногда ему хочется, чтобы время бежало быстрее. Иногда ему кажется, что сам он убежал вперёд на несколько месяцев, если не лет.
Курт придвигается ближе, опираясь на правую руку и почти касаясь пальцев Адама своими.
– Это всего на пару дней, – говорит он как-то рассеяно, вглядываясь с глаза Кроуфорда попыткой убедить, донести.
В его голосе Адам различает сожаление и, возможно, намёк на извинение, хотя не факт, что это не плод его воображения.
– Всё будет в порядке, – заверяет его Курт и невесомо проводит костяшкой указательного пальца по щеке. Адам всё-таки ловит его ладонь и прикладывает запястьем к своим губам, тронутым формальной улыбкой. Ощущение пульса под тонкой атласной кожей отзывается в животе едва ли не эйфорическим вакуумом.

«Всё будет в порядке», словно мантру, повторяет про себя Адам, пока в душевой шумит вода. Хотелось бы ему верить, но с этим как-то не клеится. У Адама плохое предчувствие. Внутренний голос подсказывает ему, что ничем хорошим эта поездка закончиться не может. Он не в состоянии справиться с мыслью, что грядущая, хоть и недолгая, разлука способна изменить что-то в Курте, сломать – ту шаткую стену, которую он выстраивал вокруг себя более полугода с целью отгородить себя от прошлого. Стену, возведённую на обиде, пинтах пролитых слез и неустанно саднящей тоске. Но Адам не забыл, что раны Курта после болезненного расставания ещё не успели как следует затянуться, что слишком рано он требует от него полной реабилитации и исцеления, хотя всеми силами старается стать для него той самой спасительной панацеей.

«Всё будет в порядке», вспоминает Адам, завязывая галстук-бабочку на шее Курта и в очередной раз сравнивая его с молодым Полом Ньюманом. Курт отвечает смущённой улыбкой и опускает глаза, наблюдая, как пальцы Адама ловко справляются с атласной тканью. Адам представляет, каково это – быть для него единственным. Не запасным игроком, с верностью Хатико просиживающим на скамейке в ожидании, когда о нём вспомнят. Не способом от-влечься или раз-влечься. Не постыдным «сиропом от кашля». А тем, кто до краёв заполняет его мысли в любую свободную минуту, непроизвольно является во снах и становится причиной той самой улыбки. Адам гадает, что могло заставить предать его, порвать на мелкие лоскутки всё то, о чём сам Кроуфорд мог только мечтать. Но подсказки так и не находит.
Он смотрит на их с Куртом отражение в большом настенном зеркале и пытается запечатлеть этот импровизированный снимок на своей памяти. Свои руки на его талии, его понимающий – принимающий – взгляд из-под приподнятых ресниц. Его – в своей жизни.

«Всё будет в порядке», прокручивает у себя в голове Адам, накидывая пальто на плечи Курта и протягивая сумку. Плохое предчувствие снежным комком нарастает в нём с каждой секундой. Адам боится, что это самое «прошлое» может вцарапаться в него с новой силой, раздирая до крови былые раны и порезы, срывая свежие корки. Боится, что оно въестся в него мёртвой хваткой, так глубоко, что у Курта не останется возможности сопротивляться. Или желания. Боится, что никогда больше не увидит его прежнего.

«Всё будет в порядке», всё с меньшей уверенностью вторит себе Адам, закрывая за Куртом дверь. Он знает, что Курт после этой поездки вернётся другим, что она оставит свой тиснёный отпечаток на их отношениях, что какой-то механизм в нём обязательно выйдет из строя. А, может, напротив – возобновит свой ход. Адам понимает, что эта кратковременная разлука вполне может обернуться расставанием, к которому он абсолютно не готов, о котором ему не хочется даже думать. И самым паршивым оказывается то, что Адам уже успел узнать, каково это – быть рядом с ним, и теперь ему придётся заново вспоминать, каково быть без него.

«Всё будет в порядке» – гласит лаконичное сообщение от Курта после десятка пропущенных им звонков, когда стрелки часов плавно переползают за полночь.
«Конечно» – так же ёмко отвечает Адам, швыряет телефон через плечо и откупоривает бутылку ирландского виски.

«Три года назад я был обычным преподавателем. Моя жизнь ничем не отличалась, все было обыденно – дом-работа, работа-дом . Все казалось серым, наскучившим. Не в силах что-либо изменить, я свыкся и даже привык к такой жизни. Привычка. Привычка ездить на работу, заслушивая любимые диски 70-80-х годов, привычка возвращаться домой в одно и то же время, привычка готовить ужины и привычка засыпать рядом с Терри. Сейчас я понимаю, что был заложником, я существовал, но никак не жил. Прожить в таких условиях, я доказал – реально, но наслаждаться жизнью, радоваться каждому дню.. Я думал это невозможно.

Я рад, что оказался в нужное время в столовой, потому что, не быв я там, я вряд ли бы узнал новость изменившую мою жизнь. Долгожданный лучик света заблистал вдалеке. Вот оно. Это твой шанс. Кому-то это покажется глупым, но мне это было необходимо, как глоток воздуха, новой жизни.

Если я скажу, что все мои счастливые моменты связаны с вами, ребята, я не солгу. Это правда. Я развелся с женщиной, которая манипулировала мной, нашел цель по жизни, обрел настоящих друзей. Да, вы стали для меня не просто учениками, вы – мои друзья. Находитесь вы в другом городе, прошло много лет – неважно, знайте, я рядом с вами. Всегда. Я прикипел к вам, всей душой.. Мы все вместе испытали многое: первые неудачи, поражения в схватке со Сью, внутрихоровые треугольники, успех и признание. Вы поднялись с колен и гордо выправивши спину идете навстречу своему будущему. И я вместе с вами.

Я всегда буду помнить вас. Конечно, когда вы выпуститесь из школы, у меня появятся новые хористы, но я не уверен, что они станут для меня чем-то больше, чем просто учениками. Всего три года вам потребовалось, чтобы превратиться из неопытных по жизни мальчишек и девчонок в прекрасных и мудрых парней и девушек.

Начиная с самого начала, я вспоминаю первые дни хора. Пять детей-фриков, поющих и танцующих в половину своих сил. Тогда я понял, что моя роль в вашей жизни – это раскрыть вас и показать всему миру, что такие безумные таланты могут найтись в обычной государственной школе. В этом задача учителя: показать, что все двери способны открыться, если раскроешься и проявишь себя сам.

Когда я решился создать хор, я не предполагал, я даже не думал, что мы станем семьей. Я не знаю, что на этот счет думаете вы, но для меня, вы – моя семья. Я знаю обо всех ваших проблемах, переживаниях, мыслях.

Я надеюсь, с годами, вы не забудете друг друга. Хм… забавно. Почему то сейчас мне вспомнилась первая хоровая дуэль – Defying Gravity… Тогда вы перешли на новую ступень дружбы.

Я помню каждое ваше выступление, ваши выражения лиц, когда вы смотрели на друзей, взгляды, которые можно трактовать по-разному…

Победа на национальных соревнованиях доказала мне уже в который раз, что все вы – уникальны. Все вы добьетесь в этой жизни высоких вершин. Да, возможно, не все посвятят свою жизнь шоу-бизнесу, но в вас есть потенциал и упорность. Я могу с уверенностью сказать, если вы захотите пройти через кирпичную стену, вы не обойдете ее, нет, вы будете ломиться сквозь нее. И знаете что? У вас это получится. Непременно.

Не могу не вспомнить ваше выступление перед всей школой «We are the champions». Боже, как я вами гордился! Это не передать словами. Творческий подъем и успех – вот что вы получили при окончании школы. Смотря на вас тогда я вспомнил все: беременность Куинн, ссоры, обстановку в хоре, когда Берт был в больнице, мюзиклы, поездка в Нью-Йорк, неделя Майкла Джексена, в общем все-все-все. Я буду помнить это всегда. Спасибо вам за мои яркие воспоминания. Вы заслужили эту победу.

Расставание.

Это слово навеивает грусть и радость одновременно. Грусть потому, что мне приходится сказать вам «до свидания!», проститься с вами, распрощаться. Радость же потому, что все у вас еще впереди, ваша жизнь только начинается… Я знаю, что расставание неизбежно, и я принимаю это.

Конечно, не все вы выпускаетесь в этом году, но зная мои чувства сейчас, мне будет также тяжело и через год. В сентябре я не хотел думать об этом, в моем сознании, вы – «вечные школьники», которые будете рядом со мной всегда. Но несколько недель назад я понял, все изменится.

В завершении, я хотел бы извиниться. Оглядываясь назад, я чувствую себя дураком. Я заставлял вас песни, которые вам не нравились, я вел себя как эгоист. Простите меня и не сердитесь, если я был слишком упрям.

Хоть вы никогда не прочитаете это письмо, даже не будете знать о его существовании, я просто хочу сказать, что буду ужасно скучать.

По всем вам.

Сейчас и всегда.

Июнь 2012»

Это был вечер 21 октября 2057 года. Кладбище. Темное, мрачное место, которое навеивает грусть и страх. Перед одинокой серой могилой стояли с поникшими головами десять людей. Молчание так и веяло вокруг них. Крупный мужчина обнимал свою жену, а в руках у него был лист бумаги, исписанный ровным почерком.

Они просто стояли бок о бок и взгляд их был направлен на могильную доску.

«Уильям Шустер. 1978 – 2057. Сейчас и всегда».

Благими намерениями вымощена дорога в ад. Броуди знает это как никто другой. Его собственный ад наступает трижды в неделю, в безликих комнатах отеля, за безликими окнами, с безликими телами. В этом никто не виноват, только он сам, но слишком уж он привык идти по пути наименьшего сопротивления. Смазливая мордашка, идеальное тело делают свое дело. Красивым людям проще добиться желаемого в этом мире. И тем дороже расплата.

Деньги… Эти раскрашенные бумажки диктуют как жить, и порой нет ни сил, ни желания сопротивляться их давлению. Они вытесняют, выталкивают из жизни порой что-то очень важное. Или кого-то.
Когда в жизни Броуди появилась Рейчел, ему показалось, что есть просвет. Что появилась в руках нить Ариадны, способная вывести из запутанных темных лабиринтов его ада. Что вот-вот, еще немного, и за следующим поворотом жизнь изменится к лучшему, ведь не может быть по-другому, когда рядом ослепляет небесным светом ангел, заставляя расправить свои смятые грязные крылья.

И Броуди старается, но все старания превращаются в тонны лжи, оседающие пеплом на стенах его лабиринта. Ложь смешивается со страхом, что однажды некому будет освещать его путь, что расставание неизбежно, и расплата будет ему не по плечу. Он бессильно стекает вниз по стене, ему хочется рассыпаться на ничего не чувствующие осколки, которым не знакомы боль и отчаяние, и которых вина не разъест до основания. Телефонный звонок вытягивает из темных мыслей, чтобы окунуть в еще большую темноту. Ад зовет, там отказов не принимают.

Имя Сантана Лопез скользит тенью и прошивает холодком вдоль спинных позвонков. Она бесцеремонно врывается в его жизнь, а затем, звонко щелкнув ножницами, перерезает путеводную нить и громко захлопывает перед ним дверь. Свет гаснет, остаются только светящиеся щели по контуру. Никогда раньше расставания не оставляли Броуди в темноте. Он уходил всегда сам, с ровной спиной, вздернутым подбородком, уверенный в правильности своих поступков. В этот раз все иначе. Возможно потому, что ему попался слишком особенный ангел. Он не знает, спасение ли для него Рейчел, или она очередная призрачная надежда, которая с каждой его новой ложью истончается, блекнет и однажды окончательно исчезнет.

Каждый раз он пытается остановиться перед новой дверью, пытается развернуться и уйти, не сдерживая желание сорваться на бег. И каждый раз признает поражение, когда поворачивает ручку и входит в темную комнату отеля. Сидящая на кровати Сантана разглядывает покрытые пеплом стены, а затем медленно переводит взгляд на него. Вот и все. Ловушка захлопнулась.

Он задыхается от пепла собственной лжи и может лишь молча смотреть, как ловко вокруг него расставила силки Лопез. Из-за спины появляется Финн, и Броуди впервые в жизни готов просить, умолять, цепляться крючками сочувствия за чужие петли понимания, но все тщетно. Он видит в глазах Финна холодную решимость и ледяное презрение, искры его гнева трещат в воздухе, и Броуди понимает: все слова бесполезны и не имеют значения.

Когда удары Финна снова и снова откидывают его голову назад, когда все вокруг рушится с оглушительным треском, когда лопается кожа на внутренней стороне щеки и он чувствует вкус крови на языке, срабатывает заржавевший внутренний переключатель. Броуди слышит его скрежет, с болтов слетает ржавчина, и его озаряет собственной вспышкой. Он еще способен излучать свет, а не только поглощать, словно черная дыра. Вспышка расставляет все на свои места, и он отчетливо осознает – из ада можно вернуться. Самому. Вернуться и попытаться все исправить, но просто так его не отпустят. Всему есть цена. И его расплатой будут вырванные крылья. Или он просто сменит их цвет на черный.

С холма открывался прекрасный вид на медленно опускающийся в сумерки город. Неподалеку виднелся стадион МакКинли, непривычно пустой сейчас. И холм тоже бы пустовал, если бы два молодых юноши не пришли сюда, крепко держась за руки. Потому что это их место. Место, известное лишь им одним.

Сегодня был последний день учебного года в МакКинли. Начались летние каникулы. Счастливые школьники вовсю праздновали это событие, кучкуясь друг у друга дома, устраивая шумные вечеринки с бассейном и выпивая бесконечные алкогольные напитки.

Для Блейна это был не просто последний день учебного года. Это был последний день, когда Курт делил с ним школьные коридоры, классы и, конечно, хоровой клуб.

Мысль о том, что больше не будет бесконечных разговоров на переменах, хождений за руки по школьным коридорам, не давала покоя Блейну. Ему не хотелось расставаться с счастливыми школьными днями. А они действительно были счастливыми. Потому что рядом всегда был с Курт.

На траве было расстелено небольшое покрывало, на котором стояла корзинка с фруктами. Рядом сидел Курт и обнимающий его за плечи Блейн. Они мало говорили в этот вечер, да и нужны ли слова? Голова Курта, лежащая на плече Блейна, их переплетенные пальцы, легкие поцелуи в висок - всё это делает слова ненужными.

- Не хочу думать о том, каково мне будет здесь без тебя, - негромко проговорил Блейн, нарушая чарующую тишину, царящую в этом месте и в это время.

- Поверь, я тоже не хочу думать об этом, - поднимая голову с плеча Блейна и вздыхая, ответил Курт. - Не хочу, чтобы этот день кончался.

- Я тоже, - Блейн провёл ладонью по щеке Курта, заставляя того нежно улыбнуться.

Но день, словно смеясь над ними, стремительно подходил к концу. Тёплый оранжевый свет солнечных лучей становился всё более блеклым, и улицы окрашивались в сиреневые и розовые оттенки. Потрясающе красивый закат говорил о том, что день, конца которого так не хотели Курт и Блейн, всё стремительнее и стремительнее заканчивается. И это неизбежно. Блейн посмотрел на Курта. Его лицо в сиреневатом свете казалось ещё более прекрасным, абсолютно неземным. В глазах блестело отражение неба, на губах лёгкая задумчивая улыбка.

- Курт, - позвал его Блейн, приподнимаясь с покрывала и увлекая Курта за собой.

Они подошли к самому краю холма, всматриваясь в очертания городских улиц и провожая взглядом последние солнечные лучи. Оба думали об одном и том же, что было не удивительно, ведь они - родственные души.

Блейн обнял Курта со спины, положив подбородок на его плечо.

- Я счастлив, быть с тобой, Блейн, - сказал Курт, поворачивая голову и встречаясь взглядом с любимым человеком.

- И я счастлив, Курт, - ответил ему Блейн.

- Обещай, что будешь хорошо себя вести.

- Ох, Курт, перестань!

Их смех вместе со стрекотанием кузнечиков и отдаленными звуками чей-то вечеринки - единственное, что не давало тишине и покою пробраться сюда.

Курт развернулся в объятиях Блейна и, положив руки на его плечи, поцеловал со всей любовью и благодарностью, что жила в нём.

Место, известное лишь им одним, яркий закат, частично засыпающий город, отдаленный шум музыки, смеха и разговоров.

И их поцелуй. Поцелуй, которым они прощались с последним днём их совместной учёбы, расставались с бесконечными разговорами на переменах и хождениями по школьным коридорам за руки.

Этот день всё-таки закончился, но ведь за ним ведь придёт следующий, верно?

- Слишком много обнаженной натуры, - пробормотал Хаммел.

Я неотрывно смотрел ему в затылок, такой знакомый, коротко стриженый. Наверное, я одеревенел от удивления, потому что пожилая леди, оказавшаяся рядом со мной, инстинктивно отпрянула, а потом заглянула в программку и тепло улыбнулась. Словно, не знаю, я был ее давно потерянным внуком.

- Не подпишете? – спросила она, протягивая полоску глянцевой бумаги и ручку со слегка стершимися подсолнухами.

Я потеребил ухо. Ненавижу такие моменты.

- Разумеется. Как вас зовут?

- Мэгги. Мэгги Браун, - она игриво прикрыла темные глаза веками, тоненькими и слегка сморщенными, позволяя мне представить ее молодой, привлекательной, с бескомпромиссными стрелками подводки, как у Эми. Лондонские старухи классные, это одна из причин, почему здесь приятно бывать.

- Одну минуту.

- Много обнаженки, - снова пожаловался Хаммел сам себе. Он заложил руки за спину и не торопясь продвигался вдоль рам.

Я уткнулся в собственный крошечный портретик, не решаясь вдавить перо в бумагу. «Дэвид Майкл Кофски, американский фотограф, представитель… школы, который привез в Лондон… благосклонной оценки… неоднозначные образы…» Дэвид Кофски, фотограф. Какие-то вопросы по поводу фамилии? Верхнее освещение становилось назойливым, чересчур ярким даже для выставочного зала.

- Как зовут, повторите еще раз.

Мисс Браун осуждающе подняла мышцы под кожей вместо начисто выпавших бровей.

- Мэгги, - подсказала она.

Я отдал ей бумагу с выражением легкой вины, в основном, я берегу его для кредиторов и несговорчивых арт-директоров, которые отказываются включать меня в основной лист.

- Ваш знакомый? – старуха кивнула в сторону хорошо пошитого пиджака Курта Хаммела.

- Не совсем, - ответил я.

- Что значит – не совсем?

- Я сам не знаю.

- В таком случае, вы не хотели бы подойти к нему и поздороваться? – дотошничала Мэгги Браун.

У меня похолодело в животе. Не знаю, что могло быть страшного в слегка повзрослевшем Хаммеле. Нам под тридцать, мы оба вполне успешны, может быть, он чуть больше меня. Но откуда взялось неприятное чувство, которое пилило меня изнутри на полоски живого мяса? Почему казалось таким невозможным окликнуть его, заглянуть в лицо: изменилось оно или нет, он еще улыбается людям или перестал, и, конечно, глаза. Невозможные какие-то. Моя память зудела, как пчелиный рой, а я все не решался содрать с нее защитную сетку.

- Может быть, и хотел подойти.

- А что останавливает?

- У меня все наконец-то наладилось, понимаете?

Я тоскливо обернулся к нарезавшему круг благополучно-счастливому Курту Хаммелу. Он даже не подозревает, что Кофски – это я. Без шуток, я. Ему кажется, что на черно-белых фото в этом зале многовато мужских членов и спин, вот и все. Впрочем, они нравятся Хаммелу (конечно, в эстетическом плане) не меньше моего, поэтому он и застрял тут на целых двадцать минут – непозволительная роскошь для гостя крупной экспозиции.

«Идиот», - обругал я себя. – «Давай, подойди. Не маленький».

Хаммел был все ближе к распахнутым створкам проходной двери, а я все никак не мог найти подходящего момента. Меня дважды сфотографировали на фоне «Мужчины и куба» («В профиль, в профиль, мистер Кофски»), и какая-то вертлявая рыжая англичанка неуклюже взяла интервью, только я заступил по направлению к выходу. Когда она спросила, кому я обязан сегодняшним успехом, я глупо отшутился, что агенту и своей вопиющей гомосексуальности. Вилли, тот самый агент, рассыпался смехом из противоположного угла, оторвавшись от хищного пережевывания тарталеток.

- Слишком много обнаженного, дорогой, ты знаешь? - шепнули мне на ухо, а я взялся ладонью за чьи-то руки, которые обняли меня со спины, - Хватит подставляться.

- Не начинай, - поморщился я.

- Но ты и вправду незатейлив, как коробок спичек! «О, я достаточно хорош или не очень? Я все-таки добился чего-то или нет?» Завались, Дэйв, просто завались. Логические головоломки не для тебя.

- Это все? – Хаммела закрыла толпа подростков, непонятно как пробравшаяся через контроль. Над головами просматривалась только его медленно плывущая гладкая челка.

- Ну хочешь, я его позову? Хочешь, ты поймешь, что все делал сам, а? Без его чертовой помощи. Хаммел! Мистер Курт Хаммел, сэр, подождите!

Я вращался в бизнесе около десяти лет, но человеческая наглость не переставала меня изумлять. А еще мне очень хотелось увидеть Хаммела.

- Это и есть идеальный момент, - меня тряхнуло, - Ты постарался и сейчас получишь то, что заслужил.

- Слушай, отпусти меня, желание пропало, - сказал я, покрываясь ознобом, и начал вырываться.

- Хочешь сорвать весь план?

- Нет никакого плана!

- Что? Какого черта, вот он подходит, поправь галстук, дубина.

Но впереди снова мелькала только спина в твидовом пиджаке. Лампы лязгнули и мягко погасли.



Я нашел себя в одном из томительно длинных коридоров лечебницы. Мое тело стояло, согнувшись, заглядывая в дырку автомата в ожидании кока-колы. Бутылка проскрежетала внутри спусковой трубы и неровно скатилась в поддон. Мучимый одышкой, я пялился мимо нее, как будто слившийся с черной отделкой поддон должен был раскрыться двойным дном и выдать мне кроме газировки волшебных пилюль от всех болячек сразу. Или новый ремень в шуршащей подарочной упаковке.

У меня все еще не сошел синяк на шее (хотя из зеленого он стал почти желтым), и это был пятый раз, когда я не смог заговорить с Куртом Хаммелом даже в своем воображении. Не самый подходящий момент, чтобы вести экскурс о своей жизни, правда? Мать сказала, что я болен, а когда я попросил ее привезти набор карандашей и бумагу, отказалась. Эй, я же могу ненароком всадить один из них себе в глаз!

- Мистер Карофски, - начал мистер Браун, мой психолог, - Дэйв, как ты себя чувствуешь?

- Сейчас лучше, - ответил я, оглядываясь на него из-за спинки кушетки, - Я только что выпил Кока-Колу с чудовищным процентным содержанием сахара. Мне определенно должно полегчать.

Браун даже не улыбнулся.

- Давай поговорим о Курте. Опиши мне его.

- Я тут вспомнил. Передайте моей маме, что я не пихаю монетки себе в задницу, только в автоматы. Она очень переживала. Во всяком случае, так мне показалось, - я нервно засмеялся, переглядываясь с потолком. Успокоительное не очень действовало, я все еще был несколько взвинчен.

Прошло достаточно времени, а мне никак не могли подобрать нужный набор препаратов. Вот умора.

- Передам, - заверил Браун. – Тебя что-то беспокоит?

- Только моя распашонка, - сказал я серьезно, - руки дрожат, не могу завязывать бантики.

- Дэйв, ты умный парень. - Браун поправил очки и ненадолго смежил голубоватые веки, - Стоит тебе захотеть, и ты выкарабкаешься.

- Вам серьезно платят за все эти мотивирующие цитаты?

- Вон с моих глаз, - мой лечащий врач вздохнул и сделал пометку в карточке.

Папка с печатью «Карофски» стала теперь внушительной и большой, прямо как я.

По дороге в палату я собрал плечом все углы, косяки и неровности.



Иногда мне снится, что я сижу перед зеркалом, но я уже не я, а Курт Хаммел. Курт Хаммел красит губы, брови и ресницы, в общем, наводит красоту, а потом берется за зеркало ладонями, и, глядя себе в глаза, говорит: «Ты не один, Дэйв, ты не один». В свою очередь, я ору из зеркала что-то вроде: «Пять сраных месяцев, не поступил в колледж!» или «Оставь меня в покое», или «Господи, мне так плохо без тебя, почему хотя бы не позвонить мне?» Браун объясняет, что такие сны означают глубокие нерешенные проблемы. Обмудок. Как будто я сам этого не понимаю. Недавно я поздравил Курта с началом стажировки в Вог. Потом так разнервничался, что случайно стер ответное сообщение (в одно слово). Расколошматил лампу из дома, которую папа поставил на прикроватный столик, чтобы поуютнее. Вышло неловко.

Сосед зовет меня ебанутым. Ему легко говорить, я бы с удовольствием полежал с булимией. Если быть откровенным, я вообще не считаю ее за болезнь. Не то что постсуицидальная депрессия, скажете вы. Слышал-слышал.

Иногда я выхожу во двор ночью посмотреть на небо. Оно в Огайо какое-то совсем черное, как перевернутое море. Ни облачка, ни самолета - мертвый обломок вселенной. Но иногда, где-то часам к четырем, зажигается пара звезд, и от них льется такое легкое невесомое сияние. Приятно представлять, что это как будто я. Намного приятнее, чем сны с Хаммелом.

Я пытаюсь абстрагироваться от всего и изобретаю несколько стандартных историй. Особенно расслабляет история с фотографом. Мне приятно корчиться, ставя автограф Мэгу, и еще когда руки обнимают меня сзади. На самом деле, это не моя идея, а Брауна. Он предложил, а я работаю по этой схеме, но сами сценарии никому не рассказываю. Предпочитаю пороть чушь, тогда лицо Мэга покрывается испариной и смешными красными пятнышками. Удовольствие сомнительное, но на фоне блевы моего соседа - почему бы и нет? Новостей в нашей больнице мало, но когда они приходят, я уже не могу найти себе места.



Мне сказали, что Хаммел прилетает в Лайму. И в тот момент я просто сорвался с цепи.

- Ты хочешь, чтобы я превратил тебя в овощ, Дэйв? – строго спросил Браун, пока я сидел на койке в раскоряку, пытаясь вытащить руки, зафиксированные за спиной, ну прямо как фокусник. Кстати, я здорово похудел на казенных щах.

- Мэг, как я выгляжу? – обеспокоенно поинтересовался я, пытаясь пригладить челку плечом.

- Дэвид, не знаю, кто тебе наплел…

- Да вы даже не узнавали! – взорвался я. – Он точно прилетает!

- Не хочу тебя расстраивать, - Мэг попробовал подступиться с другой стороны.

- Заткнитесь! – я взорвался. – Я все знаю! Я все без вас знаю! – не унимался я.

- Дэйв, - сказал Браун своим профессиональным утешающим тоном.

- Он не придет навестить меня, да? Не придет? – неожиданно для себя я начал заливаться слезами, а выглядит это всегда ужасно некрасиво.

- Бедные пидары, - сочувственно сказал мой сосед Вилли и отвернулся к стене, чтобы быстрее провалиться в сон.

- Что я тебе сказал про слово на букву «п»? – строго спросил Браун.

Но Вилли уже спал, убаюканный специальной капельницей, пока я наматывал сопли на коленку.

- Не переживай, Дэйв, - пробормотал Мэг в мою спину, потому что я тоже отвернулся и пытался заснуть.



И я совсем уж не ожидал, что на следующий день между ланчем и ужином, то есть, примерно часов в пять в палату зайдет Салли, наша штатная санитарка, и скажет: «Мистер Карофски, к вам посетитель». Представьте мое удивление. «Посетитель»! Салли хорошо знает моих родителей и даже бабушку из Айовы, которая прилетала ко мне в конце лета, прямо перед началом учебного года, чтобы поцокать языком и оставить банку джема.

Я подскочил на кровати, тут же принялся застегивать пуговицы на растянутом кардигане, проверять свежесть дыхания и сметать кожуру от апельсина в корзину для белья. Я был готов если не на сто, то хотя бы на девяносто девять процентов. Мне хватило буквально пары секунд, чтобы снова осесть на кровати.

- Как дела в сорок третьей? – спросил Смайт, вкатывая в палату небольшой чемодан и пакет с какой-то херней, которая точно не была мне нужна.

- А где... – глупо спросил я, расправляя морщины на свитере. – Где?

- Ты незатейлив, как коробок спичек, - рассмеялся в ответ Смайт, подозрительно легко и просто, что я попробовал улыбнуться в ответ.

Было в нем что-то чудовищно для меня волнительное, но не получалось сообразить, что именно.

- Зачем ты пришел? – тихо спросил я, пялясь на то, как он распаковывает фигурную бутербродницу и ищет розетку, - Слева внизу, у стола.

- Отдаю долги, - серьезно ответил Смайт и сел на мою кровать. - Ты не пожалеешь.

- Хорошо, - прохрипел я, словно мой голос от волнения заклинило. – Хорошо.

— Он особенный.
Адам кивает, подпирает голову, сжимая в руке ледяное горлышко, прислоняется щекой к холодному стеклу — он понимает.
— Ему стоит только войти в комнату. Его невозможно не заметить. В нем есть что-то. Что-то… неуловимое, — Блейн взмахивает рукой, чудом не задевая торшер у подлокотника — «неуловимое» обретает рваные очертания.
— Иногда, я… не могу поверить, что мы, в самом деле, расстались. Что это конец.
Его ведет после пары рюмок коньяка. Но он пьет четвертую и запускает пальцы в волосы, забывшись. Теперь Адаму хочется пригладить смешной вихор, утешить смешного Блейна и сказать, что это точно пройдет, не сейчас — позже, потускнеет, останется саднящим воспоминанием. Но это слишком по-взрослому, слишком избито, будто Адам чужой, вроде случайного попутчика в поезде, да и кому это помогало.
— Я знаю, это глупо. Но мне кажется, таких, как он, у меня… «для меня» больше не будет. Я думал, это навсегда. То есть, свадьба, в горе и радости и все такое.
Серьезные планы для вчерашнего школьника.
— Купил кольцо, — в который раз сокрушается Блейн. Как будто до сих пор не до конца верит, что способен на такое, — но не отдал. Выглядел бы полным идиотом.
Кольцо он носит в бумажнике, и Адам вовсе не осуждает его желание уцепиться за прошлое ежедневным навязчивым напоминанием.
— Я думал он тоже... А он…
Он справлялся с прошлым по-своему. Расправлялся, глотая слезы под мюзикл о кабаре и шлюхах.
— А он нашел себе нового парня.
Адама, то есть. Дело не в нем, конечно. Не в Адаме, дело в случайном парне из интернета и громких словах, вроде «доверия» и «предательства». Они не говорят об этом. Блейн не говорит, Адам не говорит, что знает.
— Но дело не в тебе. Тут, в Нью-Йорке, кто бы на его месте этого не сделал?
И правда, кто бы. Так сделал Адам, Курт, так сделает Блейн, переболеет своим разочарованием, как ветрянкой.
— Ты тоже был в него влюблен.
Адам умеет слушать, сочувствовать, предлагать плечо, горячий чай или теплый плед. И вовсе не скатывается в собственную маленькую драму.
Плед висит на спинке, ровно за плечами Блейна. Когда тот выпьет достаточно, чтобы перестать трястись над заглаженными манжетами, потихоньку стянет его и накинет на плечи. Вечно озябший Блейн.
— Но я любил его больше.
— Ты любил его больше, — тут Адам спорить не намерен. Он вообще не намерен спорить. Не с Блейном, который рассказывает, как планировал свое «навсегда» и купил кольцо. Ведь Адам «понимает».
— Но ты понимаешь, о чем я, — ищет его взгляд Блейн.
— Еще бы, — Адам не любит врать. И не врет, по большому счету. Курт особенный, а он, пожалуй, был влюблен. Курт притягивает взгляды и стоит нелепой выходки с кольцом. Просто его кофе не встает комом в горле, когда Курт сидит перед ним в кафетерии НЙАДИ. У них нет романтического фильма на двоих, той самой песни, прошлых разочарований, будущих надежд, нет ничего. И не было.
Адам подсаживается ближе, прислоняясь к плечу, прижимается губами к шее Блейна, прямо под кромкой волос.
— Ты прав, я слишком много говорю. О себе.
— Глупости.
О Курте.
О себе он говорит постоянно. А Адам любит слушать о Блейне от Блейна, любит оставлять плед на спинке дивана, прижиматься плечом. Любит Блейна. Не любит врать.
Адаму кажется, если однажды Блейн поймет, что его собственная трагедия давно завязана не на Курте, все закончится. Блейн отгородится чувством вины и не простит полуправды. Адам перестанет быть тем, кто понимает, и надобность в нем отпадет сама собой.
Но однажды Курт может остаться детской мечтой, а Блейн — потерять бумажник. И Адам ждет.

Я отодвигаю грязную занавеску, пропитанную табачным дымом, и выглядываю в окно. На парковке всего три машины, в том числе моя. Людей совсем нет. Кивнув про себя, я отхожу от окна.

В пыльном зеркале моя фигура выглядит особенно мрачной. Платье черное и закрытое; убранные в пучок волосы кажутся пепельными. В эту комнату как будто никто не заходил годами. Даже наше присутствие здесь целую ночь не смогло привнести жизнь в эти тусклые стены.

На тумбочке перед зеркалом разбросаны наши вещи. Я застегиваю на шее ниточку жемчуга, надеваю часы, пару колец. Единственное, что я не сняла с себя вчера вечером – серьги; я касаюсь их, проверяя застежки. Вдруг мой взгляд останавливается на крохотных золотых звездочках, затерявшихся среди твоих браслетов. Я чувствую себя воровкой, снимая собственные серьги и заменяя твоими. Острые лучики звездочек смотрятся странно с моим строгим образом, поэтому я спешу освободить из пучка несколько золотистых прядей и прикрыть ими уши. Когда надену шляпу, их вовсе не будет видно.

Свои жемчужинки я прячу среди твоих драгоценностей, и мне кажется, что сердце вспыхивает как маленькое солнце, когда в мыслях мелькает твой образ в моих серьгах. Подумать только, эти простые и маленькие вещи смогут соединить нас через километры.

Последний вздох перед тем, как я вешаю сумку на плечо, надеваю шляпу и беру очки.

- Ты уже уходишь?

Я быстро оборачиваюсь, держа ладонь на ручке двери.

С влажными после душа волосами и искренним взглядом огромных глаз ты похожа на саму себя несколько лет назад. Кажется, будто прошлой ночью я занималась любовью с твоей взрослой сестрой – уверенной в себе рок-дивой с обжигающим взглядом и гибким, гладким телом. Я не знаю, кто из вас мне нравится больше, но особую нежность я чувствую именно сейчас, к юной девушке, прижимающей руки к полотенцу на своей груди.

- Да. Пока все еще спят.

Ты киваешь, но как-то отрешенно. Мне хочется протянуть к тебе руки и сказать: «Если хочешь, я побуду с тобой еще немного». Но я этого не делаю, потому что нет смысла. В Чикаго меня ждет муж, у тебя в Нью-Йорке своя жизнь, о которой я почти ничего не знаю, поскольку весь прошлый вечер думала о твоих губах на своей коже, пока ты делилась рассказом.

Щелк – и происходит перемена. Ты вдруг снова становишься дерзкой обольстительницей. Каждое твое движение – то, как ты расчесываешь мокрые волосы пальцами, как направляешься к стулу с небрежно оставленными накануне бельем и одеждой – говорит об абсолютном контроле над ситуацией. Я знаю, что ты сейчас будешь делать, и невольно облизываю губы.

Черные трусики поднимаются вверх по загорелым ногам, полотенце приподнимается, и на долю секунды я успеваю увидеть голые ягодицы. Потом ты полностью сбрасываешь с себя полотенце, и оборачиваешься ко мне, как будто случайно.

- Это ты мой лифчик прихватила?

Твои глаза светятся озорством, уголок губ приподнят в завлекающей улыбке. Я не могу контролировать свой взгляд, который пытается разом охватить все твое упругое тело. Вчера я лишила глаз такого удовольствия, предоставив его губам.

Твои коричнево-розовые соски, небольшие крепкие груди, спортивные бедра и ноги. Ты не идеальна, нет, но так прекрасна, что на какое-то мгновение я думаю остаться, причем не на час и не на день, а навсегда.

Ты наклоняешь голову вбок, заставляя меня вернуться к реальности, и я опускаюсь на корточки, чтобы поднять кружевной лифчик, спрятавшийся под кроватью. Ты подходишь совсем близко, берешь его из моих рук и одеваешь, глядя мне в глаза. Я уже совсем забыла, что пару минут назад была сурова и полна решимости уйти без оглядки.

- Я не говорила тебе, что ты вылитая Холли Голайтли в этом образе?

Щелк – и в тебе снова, откуда не возьмись, полная энергии и восхищения школьница. Я бы даже сказала, в твоем лице снова просматривается печаль и зависть, как в те времена, когда я была Мисс Популярность, а ты наблюдала за мной из-за своего шкафчика.

И в этот момент мне так хочется тебя обнять, что я кладу ладонь тебе на щеку, а потом целую в лоб и прижимаю к себе, как маленькую девочку. Твои руки с готовностью обнимают меня за талию, вода с волос капает мне на платье.

Через несколько мгновений я слышу за окном шум подъезжающей машины и отстраняюсь. Мне давно следовало уйти. Ты все понимаешь, поэтому разглаживаешь мое платье там, где только что лежала твоя голова.

- Думаю, это значит «прощай»?

Ты не плачешь и даже не собираешься. Я тоже. Ведь мы взрослые люди, а это всего одна ночь, о которой мы не забудем, но никому не расскажем. В следующем году мы снова приедем сюда и, кто знает, возможно, повторим?

Я знаю, что ты думаешь о том же, и мы обмениваемся улыбками. Я нажимаю на ручку двери и исчезаю в пустом коридоре.

Уже в машине я поднимаю руку и касаюсь гладких маленьких звезд в своих ушах. А потом представляю, как ты улыбнешься, заметив, что я оставила тебе сувенир, взамен прихватив кое-что с собой.

По местам:

Т01-11. Тронуло. Очень добрая история. Такое расставание без ада в душе и невыносимых терзаний, определённо редкий и ценный вид
расставаний.
Т01-12. о.О Мне понравилось, и совсем даже не из-за оргазмов Рейчел или Дистолета Куинн с пушкой =) Вот так считаешь, что равнодушен к Фаберри, а тут такое.. И это, пожалуй, единственный драббл, над которым я
неоднократно улыбалась. Плюс немало приятных подсознанию тонкостей,
диалог идеален) В общем, автор, вас интересно читать! Хоть момент
расставания тут слегка задвинут, работа обалденная.
Т01-05. Омг! Да, автор, в моём случае вы добились чего, видимо, хотели! Крайне неожиданные для меня последние строчки таки подняли драббл на 3 место в моих глазах) Я наивный и неискушённый в фанфиках человек, эффект внезапности для меня как наркотик =)

И немного по ещё понравившимся:

Т01-04 - интересная идея. Если бы чуууть по глубже и подлиннее, поставила бы на 3 место.
Т01-13 - люблю подобное, из серии "что нам не показали", и пусть ау - у вас получилось замечательно, я поверила!)
Т01-17 - я не поклонница Куртофски, но, всё же, как написано! Плюс ещё моя слабость к проблемам с головой.. Тоже был моим кандидатом на 3 место)
Т01-18 - чертовски милый кусок большой истории. Единственный, на мой взгляд, минус - я не почувствовала в героинях их самих, т.е. можно поставить любые имена, и
не только из канона, и получится круто)

Т01-13 - вот просто до кома в горле. Спасибо за Кадам, спасибо за пасхалки, от которых вынесло. Сильно и больно. Замечательно.

Т01-18 - очень неожиданный пейринг, но такие настоящие они - и Блейн с постоянными разговорами о Курте и себе, и Адам - сплошная забота.

Т01-12 - "Рейчел не читает Нью-Йорк Таймс" - это хорошо)) Улыбнуло)

И о других зацепивших))
Т01-08 - очень понравилась фраза "Расстояние равняется расставанию."

Т01-07 - очень неожиданный Курт, сам какой-то сломанный, больше, чем Дэйв, гораздо больше, какой-то жуткий диссонанс в этом поведении Курта. Несмотря на всю мою любовь к Куртофски.

Т01-17 - зацепило, хоть я и не любитель историй от первого лица. Но проблемы с психикой и головой - как пройти мимо *фп*

И всем-всем авторам спасибо!