от автора: киллер!АУ



Квинн не знала, как она позволила этому случиться. Вот она абсолютно голая расслабленно поднялась с кровати, пытаясь не разбудить спящего Себастиана, прикрыла его обнаженный торс расправленной простыней, еле слышно прошептала что-то успокаивающее на ухо и подобрала с пыльной тумбочки полупустую пачку дорогих сигарет. А вот кто-то пихнул ей в лицо тряпку, щедро пропитанную хлороформом, и она мгновенно потеряла сознание.

Очнулась Квинн от сильных ударов по щекам, сопровождающихся громкой матерной руганью и ехидными смешками. Едва в глаза ударил яркий свет, ее тут же по-страшному замутило, и адски закружилась голова. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусировать взгляд на похитителях, и она истерически рассмеялась, но ее «веселье» прервал жуткий кашель, который моментально пробрал легкие. И Квинн вдруг ощутила, насколько холодно в помещении, в котором ее держали – морозильная камера, не иначе. На ней были только трусики и задравшаяся до пояса рубашка Себастиана, застегнутая на три пуговицы, которую она накинула на плечи, когда выходила покурить. По бедрам текло что-то липкое и вязкое, а в нос бил металлический запах крови.

Квинн попыталась пошевелить руками, но они были связаны за ее спиной и неудобно упирались в холодную, покрытую инеем и конденсатом стену. Запястья затекли, а кожу натерла тугая толстая веревка, перевязанная чьими-то сильными руками, которые явно заботились не только о том, чтобы Квинн не смогла выбраться.

– Что тебе нужно? – Фабрей откинула голову и тут же поморщилась, стукнувшись затылком о стену.

– Судя по отсутствию удивления в твоем голосе, ты помнишь, кто я, – молодой человек высокомерно улыбнулся и протянул Квинн стакан воды, помогая сделать несколько глотков.

– Тебя забудешь, как же, – Фабрей отхлебнула ледяную воду из стакана, пролив большую часть на себя, от чего по ее телу побежала новая волна мурашек.

– Ты весьма спокойна для жертвы похищения, – присаживаясь на услужливо принесенный подельниками стул, заметил парень. – Рейчел бы уже вопила, грозясь ассоциацией гражданских свобод и всеми сообществами меньшинств США.

– Может, дашь мне какую-нибудь одежду? – стуча зубами, пробормотала Квинн. – Неудобно, знаешь ли, разговаривать с тобой, когда на мне одно нижнее белье, а ты передо мной чуть ли не в дубленке сидишь.

– Когда ты трахала мою девушку, одежда тебе нужна не была, – он швырнул свой пиджак, который приземлился у Квинн в ногах. – Но я сегодня добрый.

Фабрей, нахмурившись, оценила свои возможности и даже не пошевелилась, чтобы до него дотянуться.

– Очень смешно, ага, – кивнула Квинн, вновь застучав зубами. – Ты хочешь меня здесь заморозить?

– Это было бы слишком просто, – разочарованно отозвался парень. – Эй, Финн, там Уэстон очнулся? Тащи его сюда.

– Так за контрабандой оружия стоишь ты? – мелкие факты и нити сложились воедино, как кусочки мозаики. – Не ожидала. Я всегда думала, что у тебя слишком утонченная задница для такого. А Смайт тебе зачем? И тот наемник?

– Не нужен нам твой Себастиан. И Рейчел я не трону, я ж не изверг какой-нибудь, чтобы убирать собственную девушку, – подбирая с пола свой пиджак, добавил похититель.

– Она тебя бросила. И даже не ради меня, а ради Финна. Но вы оба почему-то задалбываете меня, а не друг друга!

– Может, потому что так интересней? – спокойно наблюдая за тем, как Финн тащит по пыльному полу бездыханное тело Броди, отозвался он.

– Смайт должен внести тебя в черные списки.

– И тебе полегчает? – в его голосе не было ни капли заинтересованности. – Хотя все равно. Пусть хоть в черный список Самого Господа Бога внесет, мне будет наплевать, я атеист и верю только в деньги и союзников.

– В рот я ебала ваш альянс брошенных мужиков, Джесси.

Романтические посиделки дома у Британни с попкорном, милым фильмом и болтовнёй обо всём на свете, казались Сантане очень хорошей идеей. Только вот резко начавшейся ливень слегка подкорректировал планы так, что Сантане пришлось бежать со всех ног. И всё равно она промокла до нитки.
−Ужасный дождь! − Воскликнула девушка с порога, отряхиваясь как собака.
−Ничего, так даже уютней, − с непробиваемой уверенностью в голосе, заверила Бриттани.
−Ага, не ты же промокла, и не тебе сидеть в мокрой одежде, не очень то это уютно.
−Могу дать тебе что-нибудь на смену.
−Это было бы отлично!
Переоблачившись в одежду Пирс, Сантана устроилась на диван рядом со своей подругой.
−Будем смотреть, «Кошмар на улице Вязов»! − Торжественно провозгласила Бриттани.
−Что? Это ты называешь милым фильмом? Это же ужастик! − У Сантаны глаза на лоб полезли. −Боже, Бри! Только ты могла выбрать такой фильм для тихого, романтического вечера!
−А, что такое? Там милая девушка была на обложке, − Бриттани захлопала ресницами.
Сантана только покачала головой, она слишком любила подругу, чтобы отпускать на её счёт язвительные реплики.
−Ладно, давай смотреть твой ужастик.
Пирс радостно включила диск в проигрыватель и устроилась у Лопез под боком.
За окном сверкнула молния, и громыхнул гром. Свет во всём доме отключился на секунду, но потом вновь зажёгся, кино на экране даже не успело прекратиться. Там весёлый Фредди Крюгер заботливо делал из Тины форшмак, протаскивая её по потолку и оставляя кругом кровавые следы. Бриттани сидела, не жива, не мертва, да и Сантане было жутко, они сидели, обнявшись и прижавшись, друг к другу как можно плотней. В кульминационный момент, когда маньяк с экрана разразился зловещим смехом, свет погас окончательно, сверкнула молния, и на кухне что-то упало с жутким грохотом. Девушки в один голос вскрикнули и подпрыгнули на месте от страха.
−Что это было? −Почему-то шёпотом, спросила Сантана.
−Я… Я не знаю, − заикаясь ответила подруга. −Пошли, посмотрим.
Бриттани уже встала с дивана и собралась на кухню, но Лопез схватила её за руку.
−Ты, что! С ума сошла! Это, что, был твой первый ужастик в жизни сегодня? Обычно в фильмах ужасов всё происходит такой вот ненастной ночью, две подружки сидят и смотрят телек и тут гаснет свет, что-то грохает в подвале или на кухне и они идут проверять, а там бац! И маньяк, режет их ножом!
−Я то смотрела фильмы ужасов! − В голосе Пирс слышалась гордость, − сейчас как раз кино снимают так, что в начале ничего не происходит, маньяк появляется в другом месте.
−Спасибо, ты меня успокоила, − Сантана покачала головой.
Но Бриттани уже ушла на кухню и ей ничего не оставалась, как следовать за подругой. На кухне окно было открыто настежь и дождь беспощадно заливал во внутрь. На полу валялась стойка с ножами, одного ножа не было. От этой картины девушки вскрикнули.
−Ты открывала окно?
−Нет, а ты?
−Нет, чёрт кто-то проник в дом через окно, у него нож, он нас убьёт!
Девушки как по команде развернулись и, вновь вскрикнув, побежали прочь из кухни, но на подходе к гостиной Сантана затормозила и задержала Бриттани.
−Тсс! − Лопез приложила палец к губам, − послушай.
В гостиной кто-то ходил. Точнее там кто-то шуршал и скрипел половицами и издавал какие-то странные утробные звуки. В том, что в доме посторонние, не оставалось и сомнений.
−Наверх, очень тихо. − Шёпотом приказала Сантана и, подталкивая Пирс, сама пошла к лестнице.
Девушки поднялись наверх и со всех ног бросились в комнату Бриттани. Но, пробегая по коридору, в темноте блондинка запнулась обо что-то и с грохотом упала, разбив себе колено.
−Вот чёрт! − Вырвалось у неё.
Ногу саднило, боль разливалась по всему телу.
−Ну, же, Бри, вставай, пошли скорей, − Сантана подскочила к подруге и стала её поднимать.
Но тут обе услышали, как заскрипели ступени лестницы. Убийца поднимался наверх. «Мы обе умрём, − пронеслось в голове у Сантаны, − ну и пусть, я не оставлю Бри одну». Скрип всё усиливался, вот в одном из всполохов молнии появилась длинная тень на стене. Ещё секунда, другая… Девушки зажмурились и закричали в один голос, когда маньяк появился в конце коридора. В этот же момент свет в доме вновь загорелся и обе услышали требовательное «Мяу!» Сантана первая открыла глаза и уставилась на Лорда Таббингтона.
−Что? Так это был ты? − Она толкнула локтем Бриттани в бок и та тоже открыла глаза.
−Лорд Таббингтон! Кыс-кыс-кыс, моя прелесть! − Бриттани радостно стала подзывать кота.
Тот побежал по коридору, его шаги вопреки всем законам логики глухо стучали по полу.
−Какого чёрта, Бри? Почему твой кот издаёт столько шума? − Накинулась Сантана на подругу.
−Ну, Лорд Таббингтон слегка набрал в последние дни и стал чуть тяжелее обычного, − со свойственной ей простатой объяснила Бриттани.
Кот уже забрался ей на колени и стал тереться головой о руку хозяйки.
−О, Бриттани! Только у тебя дома можно принять кота за маньяка-убийцу! − закатив глаза, сказала Сантана, − пойдём, я помогу тебе спуститься вниз и мы обработаем твоё колено.
Через пару часов Сантана собралась домой, они с Бри досмотрели фильм, перевязали её колено и накормили Лорда Таббингтона. Дождь почти перестал, и можно было спокойно идти домой.
−Ну и страху я сегодня натерпелась с тобой! − Воскликнула Сантана, обнимая подругу на прощанье.
− Я только одного не пойму, − не впопад ответила Бриттани, − где же всё-таки нож со стойки, его так и не было на кухне.
Подруги переглянулись, и услышали, как кто-то бродит на 2 этаже, отчётливо были слышны шаги. Лорд Таббингтон сидел у ног хозяйки…

Однажды она выйдет замуж. Обязательно. Ее муж будет каким-нибудь академиком, только такой может быть ей равным по уровню интеллекта. Хотя нет, они мало зарабатывают и постоянно ездят на какие-то встречи и конференции.
Пусть будет владельцем какой-нибудь крупной фирмы, выпускающей что-нибудь интересное, так и быть. А с его глупостью она справится, зато у него будет на один повод больше гордиться ею. И ей не придется думать о деньгах, она будет заниматься чем-нибудь в свое удовольствие, делать что-нибудь красивое.

Однажды она наденет подвенечное платье и на самый главный вопрос священника ответит согласием. И будет самой красивой на свете невестой и женой. А ее будущий муж будет самым красивым женихом. И у них будут самые красивые и умные – все в нее – в мире дети. Две девочки и мальчик – семья должна быть большая.
Мальчики, конечно, вредные и грубые, обзываются и не ценят девочек, но кто-то же должен защищать от хулиганов ее прекрасных, хрупких, похожих на ангелов и эльфов одновременно, малышек. А ее сын не может быть грубым и глупым – она же не такая, она воспитает из него настоящего мужчину.

Однажды она станет чьей-то женой. И этот человек будет любить ее так, как никто и никого до этого не любил. Сильнее, чем отец любит маму, сильнее, чем Сью Сильвестр любит кого-нибудь унижать, сильнее, чем Роз Вашингтон любит свою бронзовую олимпийскую медаль.
И кто-нибудь про них обязательно напишет книгу, о таком нужно писать, чтобы маленькие девочки знали, что сказки случаются. А иначе – без сказок – и не бывает. Просто кто-то мимо них проходит в поисках, например, карьеры, но уж она-то точно не такая, она свою сказку получит, потому что она получает все и всегда. Все, что так сильно хочет.

Однажды она примет чье-нибудь предложение и переедет в новый дом. Новое свое – на двоих поначалу – уютное семейное гнездышко. Она настоит, чтобы дом был именно таким, как она себе представляет. И сделает в нем все так, как мечтает каждый день перед сном. Она уже знает, какие обои и шторы повесит в их спальне, какую мебель поставит в гостиной и какого повара пригласит в свою идеальную – хоть сейчас на страницы глянцевого журнала для богатых домохозяек – кухню.
И у нее обязательно будет сад с розами – какой же дом без роз? А живые свежие цветы будут стоять на всех тумбочках и столиках, и она будет гордиться тем, как отлично они смотрятся, и снисходительно улыбаться садовнику – славно потрудился.

Однажды она выйдет замуж. Осчастливит какого-нибудь мужчину.
Но прежде он должен будет доказать, что достоин такого сокровища, как она. Она бы настояла на сражении с драконом, но не так давно ей сказали, что их не существует. К тому же в таком случае пришлось бы выходить замуж за принца. И это, конечно, хорошая партия, все известные ей принцы вполне могли бы претендовать на ее руку и сердце, но они же жутко скучные – все эти церемонии, приемы, условности. Все эти официальные поездки, обеды, встречи. Нет, она, конечно, прекрасно смотрелась бы в интерьере какого-нибудь дворца, но скучать – нет, это не для нее.

Да, все именно так – только так – и будет. Потому что кто же достоин, если не она?

Бекки гордо поднимает голову, встряхивает волосами, улыбается и звонко шлепает по заднице проходящего мимо Блейна.

от автора: future!fic
Предупреждение: домашнее насилие

Она ждала удара.
Каждый день. Каждый раз, когда они с Норманом были вдвоем в комнате. Марли шла к столу, чтобы поставить перед мужем тарелку с ужином, он поднимался, чтобы схватить вилку или ложку – или нож, – а она цепенела. Когда она подходила к нему, развалившемуся перед телевизором, чтобы позвать спать. Или когда открывала ему, вернувшемуся с работы, дверь. Время было неважно. Место – пока да. Он еще ни разу не бил ее вне дома. Но она ждала и этого.
Первый раз это был шок. Паралич и неверие. Муж поднял на нее руку, слегка шлепнул ее по щеке. Он велел ей заткнуться и не орать – а она орала и хотела орать дальше. И тогда он ударил ее. Марли до сих пор помнила, как весь ее мир вдруг замер, это было мгновение, самый последний момент, когда вселенная для нее оставалась целой, какой была с детства. Потом у Марли ослабели колени, она пошатнулась, и с ней пошатнулся мир. И развалился. Оказалось, это очень просто.
«Будешь еще кричать на меня?» – спросил Норман, ее Норман, скромный офисный клерк, а в прошлом – квотербек школьной команды. Ее красавец муж, она так гордилась им, она так его любила, что рассудок мутился от радости, когда она шла к нему по церковному проходу под взглядами старых друзей. Хоровой кружок, они пели для них с Норманом, поздравляли громко вразнобой, а потом Марли уехала в счастливое будущее. В Коламбус.
«Будешь кричать?» – спросил ее мужчина, которому она отдала все, что имела. И добавил: «Ты, сука».
«Сука».
Норман смаковал это слово.
Он повторил, внимательно глядя ей в глаза. Ждал, как она отреагирует. Закричит? Набросится на него с кулаками или просто повернется и уйдет?
Марли опустила глаза, голову. Она всхлипнула, и это было самое примитивное женское «Я сдаюсь», на какое только мог рассчитывать Норман.
Она ему позволила. И он ударил ее снова, так, что ее голова дернулась, копна недавно остриженных по последней журнальной моде волос взметнулась, закрывая покрасневшее лицо.
Марли осела на пол. Норман вдруг остановился, будто переключился рубильник. И вот он уже бросился к жене, прижал ее к себе, вот он уже шептал ей извинения и еще какую-то чушь, которой она верила, потому что хотела верить, потому что ее семейная жизнь была как сказка, и все ей всегда завидовали.
Этого больше не повторится, бормотал Норман.
Но за два года, что прошли с тех пор, Марли уже сбилась со счета.
Она больше не считала. Она ждала.

– Я поеду в Лайму на выходные, – сказала она. Вышло почти не вопросительно.
– Зачем? – благодушно спросил Норман, зашуршав в очередной раз газетой.
– Вечер выпускников. Встреча одноклассников.
– А разве туда не полагается со своими половинками?
Она напряглась.
– Ты хочешь поехать? Ты же там никого не знаешь, в МакКинли.
– Неа, не хочу, – согласился Норман. – Ну, поезжай. Конечно, поезжай.
И он улыбнулся Марли. Как заботливый любящий муж.
И как заботливая любящая жена она пошла за ним в спальню и легла с ним в постель. По потолку ползали кривые тени от веток дерева за окном. От Нормана пахло гелем для бритья и немного потом. Раньше эта смесь запахов сводила Марли с ума. Теперь в ней было пусто. И сухо, до боли сухо.
– Что, хочешь пожестче? – выдохнул ей на ухо Норман. Марли закрыла глаза.
Его ладонь, теплая, знакомая, легла ей на горло. Пальцы ощупали хрупкие косточки.
Другой рукой Норман резко подхватил Марли под колено и рывком впихнулся внутрь. Сжал пальцы на ее шее.
– Вот та-ак, Марли. Теперь лучше. Теперь все правильно.
Норман, конечно, был прав.
В их доме он прав всегда.

В воскресенье вечером Марли вышла из автобуса за несколько остановок от дома и пошла пешком. Всматриваясь в лица прохожих, впервые за очень долгое время она не ощущала себя одинокой, слабой до омертвения.
Марли все еще где-то там, во дворе школы МакКинли, где они с бывшим хором прощались прежде, чем разъехаться. Уэйд, ради встречи перевоплотившийся в Юник, обнимал ее за плечи, обдавая запахом приторных духов – должно быть, позаимствовал у матери. Китти, не расстающаяся с телефоном и все время орущая на невидимого собеседника, улыбалась Марли ярко-красным стервозным ртом. Джейк разливался об их с братом новом деле в ЭлЭй. Райдер смущенно топтался рядом, словно ему очень хотелось о чем-то всем рассказать, но не находилось слов. Марли его понимала – она была настолько поглощена каждым из них, их голосами, тем, что она снова видит их родные лица так близко, что места для собственных слов не осталось. И к лучшему. Они все были уверены, что она беззаботно проводит дни под крылышком у мужа, им не расскажешь о том, что утром он заставил ее расплакаться всего лишь парой реплик.
«Снова будете петь всем зверинцем? Да ты же уже разучилась, дорогая. Если вообще когда-то умела».
«Порасспрашивай подружек, как нормальные женщины заводят детей, дорогая».
И еще Марли надеялась, что никто не заметил почти сошедший и тщательно замазанный синяк у нее под глазом.

На коврике у двери лежали цветы.
Марли замерла, глядя на нежно-розовые тюльпаны у носов ее туфель. Несколько цветков, длинные тугие стебли были перевязаны белой лентой. Тюльпаны лежали на крыльце с таким доверчивым видом, словно тут им и было место. Марли медленно подобрала их, вдохнула запах. Свежие и такие чистые. Она вошла в дом, прижимая их к себе, не зная, что будет с ними делать, что скажет мужу, – не в силах с ними расстаться.
Кто мог положить их здесь? Может, ошиблись адресом?
Но что-то подсказывало Марли, что эти цветы – для нее.
– Ты как раз вовремя, – весело сказал Норман, появившись из кухни. На нем был фартук, руки были перепачканы мукой. – Я пеку пирог.
Он хотел еще что-то добавить и вдруг увидел цветы в руках Марли. Улыбка медленно растворилась.
– Что это?
– Это… цветы. Их дарили всем выпускникам, – торопливо объяснила Марли. Она стащила с ног туфли, не выпуская букет. Мысль о том, чтобы отдать его Норману, заставила что-то заныть у нее в груди. – Принеси вазу, нужно поставить их в воду.
В глазах мужа что-то мелькнуло. Но когда Марли подошла к нему и чмокнула в щеку, складка между его бровей разгладилась. Кивнув, он ушел обратно в кухню.
Марли закрыла глаза, баюкая цветы. Она поймала себя на том, что улыбается.

Следующий день прошел в неспешном выполнении обычных дел по дому. Прибрать, приготовить, постирать. Марли выполняла привычные действия машинально, как робот, а взгляд ее то и дело обращался к букету тюльпанов, стоящему на подоконнике. Иногда она даже специально бежала из другой комнаты, чтобы посмотреть на них. Она касалась нежных лепестков пальцами, перебирала цветы и жалела о том, что тюльпаны так недолговечны. Еще несколько дней, и их придется выбросить.
Гром грянул вечером и звучал как мелодия дверного звонка.
Марли бросилась открывать Норману через весь дом. Открыла замки, потянулась к ручке, и тут дверь с силой толкнули, так что Марли едва успела отскочить.
Норман шагнул в дом. В одной его руке был рабочий портфель, а в другой он сжимал букет роз, белых.
Сначала Марли не поняла. Она удивленно посмотрела на мужа, на розы, спросила:
– Ты купил мне цветы? – а потом Норман швырнул их прямо в нее. Марли вскинула руки, защищаясь, и розы осыпались на пол.
– Норман!
– Это лежало под дверью, – с отвращением выплюнул Норман, кидая портфель в сторону. – Под дверью моего дома, Марли.
Она инстинктивно обхватила плечи руками, не трогаясь с места.
– Подарок выпускникам, так, значит, – он послал ей недобрую улыбку. – Богатенькая у вас школа, а?
Он прошел в гостиную и вскоре вернулся с тюльпанами. На его костюм стекала вода со стеблей. Норман не переставал улыбаться, подходя к застывшей жене.
– Норман, – беспомощно начала Марли. – Норман, это…
Он размахнулся и хлестнул ее тюльпанами по лицу. Марли вскрикнула, из глаз брызнули слезы.
– А знаешь, дорогая, что я думаю? Я думаю, что ты мне соврала.
– Я… Я не знаю, кто их принес! Честно слово, я не знаю, Норман!
Он рассмеялся.
– Чертова шлюха. Завела себе любовника, но он такой кретин, что шлет цветы прямо к тебе домой. Настолько отупел от твоей красоты, шлюха?
Он уронил тюльпаны на пол, поверх роз, и наступил ботинком. Марли затряслась от плача. Они были раздавлены безвозвратно, эти очаровательные невинные цветы.
Норман топтал их, размазывал по паркету. Пока под его подошвами не осталось только розово-белое месиво.
Марли громко всхлипывала.
– Шлюха, – он схватил ее за волосы, притягивая ближе. Марли заскулила. – Кто он? Кого ты соблазнила своей тощей задницей?
Она испуганно схватилась за его руку.
– Норман, это какая-то нелепая ошибка, я не знаю, кто их принес, наверно, просто перепутали адрес…
– Да? – он оттянул ее голову назад. – А почему же ты не сказала об этом вчера, дорогая? Зачем было мне врать? Что-то тут не сходится, по-моему.
Я могу защищаться, сказала себе Марли, глядя, на налившееся кровью лицо над ней. Мне не нужно терпеть. Я могу бороться, я могу…
Он отпустил ее, оттолкнув от себя. А потом отвел руку и отвесил Марли пощечину тыльной стороной ладони, наотмашь.
Ее отбросило назад, на стену. Марли сползла на пол, едва в состоянии сделать вдох от ужаса. Уперлась ладонями в пол. Она не могла дышать
Она не могла бороться. Обманывать было некого.
Ничего она не могла.
– Или ты решила, что он сделает тебе ребенка, мразь? – заорал Норман, возвышавшийся над ней. – Со мной не получилось, попробуешь с другим? А потом выдала бы ублюдка за моего, а?!
– Нет, – простонала Марли. – Нет, что ты такое говоришь, я…
– Ты, бесплодная сука! Бездарная певичка! Да кому ты нужна, кроме меня, тварь!
– Пожалуйста, Норман! П-пожалуйста, пере… перестань…
– Заткнись, шлюха.
Он пнул ее, стоящую на четвереньках, содрогающуюся от рыданий, прямо в живот. Марли рухнула, свернулась в беззащитный комок. Ее разум мутился. Она почти не ощущала себя человеком в эту минуту. Была только боль, был только безмерный страх. Желание, чтобы все это закончилось. Она вся съежилась, из горла вырывались животные звуки.
– Я устрою тебе райскую жизнь, женушка, – донесся до нее голос Нормана сквозь плотную пелену тумана в голове. – Ты еще не знаешь, во что влипла, сука.
Она слышала, как он ушел, оглушительно хлопнув дверью. Оставив ее выть в луже собственных слез, в окружении растерзанных цветов.

Марли впала в оцепенение. Она бессильно лежала на полу, слезы текли без остановки, щекоча висок, заливаясь в ухо. Она лежала на боку, прижимая руку к животу. Марли вяло подумала, не повредил ли Норман что-нибудь у нее внутри. Но это было ей безразлично. На мгновение она представила, что могла бы быть беременна. Что муж мог бы убить ее нерожденного ребенка одним ударом ботинка, как убил ни в чем не повинные цветы.
Нет. Норман так хотел детей. Он бы боготворил ее, он бы даже пальцем ее не тронул, скажи она ему, что забеременела. Он снова бы ее любил…
Мысли ускользали от нее, навалилась безграничная усталость. Марли закрыла веки. Все теперь так неважно. Кто положил цветы. Куда ушел Норман. Она так устала. Нужно просто отдохнуть, потерпеть, пока не перестанет быть больно…
– Марли? Марли!
Чьи-то руки схватили ее, приподнимая. Чей-то голос испуганно звал ее. Такой знакомый, но это был не голос Нормана. Кто-то, кого она так хорошо знала, тянул ее на поверхность, просил ее вернуться, посмотреть на него.
Марли узнала.
– Так это был ты, – прошептала она и открыла глаза. Улыбнулась запекшимися губами, увидев тревогу на бледном лице, склонившемся над ней. – Но зачем?
– Я… – он сморщился, будто от сильной боли. – Просто хотел сделать сюрприз… Я… Господи Иисусе, Марли, прости меня, я не знал! Я идиот, я такой идиот!
– Нет, – проговорила Марли. – Нет. Все хорошо.
– Я… Я переехал, я теперь живу в соседнем доме! Я хотел сказать вчера, но почему-то… И решил вот так… Но, Марли, черт побери, как он мог? Как… Как он может?
Он прижал ее к себе, содрогаясь. Покачивая, обнимая, утешая. Марли стиснула зубы.
– Ты такой дурачок, – вдруг засмеялась она, превозмогая боль.
– Я забираю тебя отсюда, – решительно сказал он. – Ты здесь не останешься.
Она уже хотела возразить, что он не понимает, он и так пошатнул ее жизнь двумя букетами, он не может разрушить все, что у нее есть, окончательно. И вдруг спросила себя: а что у нее есть? Что она может разрушить, если сейчас позволит ему увести ее из этого дома?
– Ты не сможешь идти. Я понесу тебя.
И он поднялся, прижимая ее к себе. Марли закусила губу. Низ живота отозвался тупой болью на резкое движение.
– Прости, – выдохнул он и медленно направился к двери. – Марли, прости…
– Спасибо, – она улыбнулась ему так, как улыбалась когда-то, еще девчонкой в смешной кепке. – Спасибо за цветы, Райдер.

Тайный обожатель

- Мама, я дома! – Марли бросила рюкзак в угол прихожей и направилась на кухню. Ее мама уже принялась печь любимые блинчики.
- Привет, дорогая. Садись, поговори со мной. Как день в школе? – Спросила Мисис Роуз, переворачивая блин на сковородке.
- Да, все хорошо, просто устаю быстро, а тут хор, дополнительные занятия, еще Фигинс поручил мне подготовить выпускную речь, как одной из лучших выпускниц. Я ничего не успею. Мистер Шу еще просит, чтобы на национальных в Лос-Анжелесе я спела соло. – Выговорилась Марли.
- Родная,не волнуйся, у тебя все получится! Ты просто ничего не ешь вот и сил совсем нет. А с Фигинсом и Шустером я могу поговорить, если хочешь.
- Нет, не надо. – Тут Марли заметила, на микроволновке стоял очень милый букет цветов. – Мам, а ты же хотела этот букет оставить в школе? Зачем принесла?
Мать Марли не смогла скрыть улыбку:
- А это новый букет. Мне его курьер доставил, представляешь?
- Офигеть. Это уже шестой букет за три дня.
- Да, и следующий все краше предыдущего. Прямо как во времена моей молодости. Интересно, кто бы это мог быть? – Анализируя и перебирая различные варианты, кто это мог бы быть, Мисис Роуз сложила блинчики на тарелку и подала дочери. – Тебе какого сиропа?
- Черничного. Я поем в своей комнате, мне просто должна позвонить по skype’у подруга из Канады, ну, помнишь, я говорила о Валери? – Сказала Марли, взяв еще не нагревшуюся тарелку.
- Да, конечно. Приятно аппетита.
Конечно, Валери не должна была звонить младшей Роуз по skype’у, она вообще уже месяц не была в сети. Марли просто не хотела смотреть на такую радостную маму и на эти букеты. Они стояли везде: в гостиной, у мамы в спальне, в прихожей и теперь на кухне.
Марли была бы счастлива, если бы так за ее матерью ухаживал, какой-нибудь мужчина, потому что после того, как отец бросил их, ей очень одиноко. И ведь она верит, что букеты от какого-то тайного обожателя. Но Марли думает иначе. Она думает, что это чья-то шутка. Даже не чья-то, а футболистов и чирлидерш! Когда первый букет мама нашла у себя на рабочем месте , в столовой, на нее пялились именно они. Ухмылки не сходили с их лиц до самого звонка на урок.
Каждый раз в букет была вложена записка, но она всегда пустая. Мама надеется, что однажды на ней будет написано хоть что-то. А Марли наоборот. Опасается, что там будет приглашение на свидание, на которое мать пойдет, а там окажутся эти неотесанные болваны и будут смеяться над ней. Мисис Роуз не выдержит этого.

Джейк и Марли шли после урока математики в столовую. Весь путь он веселил ее смешными историями и, казалось, что улыбка и Марли стали просто не разделимы друг от друга. Но когда они вошли в столовую, и она увидела у мамы на стойке новый букет из белых роз, ее настроение улетучилось, а за ней и улыбка.
- Ты чего? – Спросил Джейк, усаживая Марли за стол. Она ничего не рассказывала ему об этой истории, но сейчас он зажал ее в угол. Скрепя сердце и постоянно косясь на стол болельщиц и футболистов, Марли Роуз рассказала своему молодому человеку о своих догадках и вообще обо всей этой истории.
- Я так не думаю, Марли. Они, конечно кретины, но не настолько. Да, и вообще вряд ли бы они стали тратить деньги на букеты и на их доставку уже шестой день подряд. Согласись?
- Ну, наверное. Но мне все равно как-то не спокойно. Кто их может дарить? У нее нет друзей мужчин, только подруги, в школе все учителя женаты, из школы она сразу домой. Где ей видеть мужчин?
Джейк не хотел, чтобы весь остаток дня его девушка проходила расстроенная, поэтому он взял со стола пару салфеток и принялся делать оригами. Спустя пару секунд он подарил Марли бумажного зайчика. Улыбка вернулась на ее лицо, а это было главное для Джейка. За тем он обнял ее и поцеловал в висок:
- Не волнуйся, все будет, хорошо, я уверен. В конце концов, она мать, и знает, что делает. Поверь ей.

Сегодня Марли возвращалась домой намного позднее, чем обычно: она осталась с Мисис Гилберт редактировать свою речь. Подойдя ближе к своему дому, она заметила, что дома не горит свет. Это обеспокоило Марли. Открыв входную дверь ключом и бросив рюкзак в угол прихожей, как обычно, она прозвала маму, но в ответ ничего не услышала. Мисис Роуз уже много лет не выходила никуда из дома в такое время. Но войдя на кухню, Марли все стало ясно. Она увидела на столе новый букет из красных роз, в котором красовалась не пустая открытка. Там было приглашение на ужин в Бредстикс сегодня вечером. Она бросила взгляд на часы в микроволновке: мама была уже как час на свидании. Марли хотела побежать в ресторан, но у самого порога она вспомнила слова Джейка: «В конце концов, она мать, и знает, что делает. Поверь ей». Глубоко вздохнув, она отправилась в свою комнату, ждать маму.

- Добрый вечер, Мисис Роуз.
Мать Марли была ошарашена тем, кто сидел за столиком, предназначенный для нее и «тайного обожателя».
- Привет, Джейкоб.
- Вы что-нибудь будете заказывать? - Спросил он, протягивая ей меню.
- Пасту и чай. - Джейк кивнул и позвал официанта. - Джейкоб, зачем ты пригласил меня сюда?
Он нервно потеребил свой черный галстук и после глубокого вдоха начал:
- Мисис Роуз, сколько вы получили букетов?
Она не ожидала такого вопроса, но без замедления ответила:
- По два букета, шесть дней подряд. Джейкоб, если это были цветы для Марли ты извини меня, я думала раз у меня на кухне стоят, то для меня, вот размечтавшаяся … - Джейк ее перебил, как раз в тот момент и принесли 2 чая.
- Простите, что перебил. Но цветы для вас предназначены. Так вот, вы получали по два букета, шесть дней подряд. Именно столько, образно говоря, мы с вашей дочерью и встречаемся: 2 года и 6 месяцев. Я ее очень люблю и знаю, что она меня любит тоже. Поэтому я бы хотел попросить руку и сердце вашей дочери. Не подумайте, что я подлизываюсь, нет. Просто я все хотел сделать красиво и…
- Я благословляю вас, дети мои. – Произнесла Мисис Роуз, плача от счастья. Джейкоб заулыбался и даже покраснел.
- Я клянусь беречь, любить, заботиться о ней каждый день и час. Только она мне нужна. – Сказал будущий зять. – И еще я хочу извинится. Марли рассказала, как вы были счастливы, надеясь, что эти цветы от вашего тайного обожателя. Простите, я как—то не подумал об этом.
Мать Марли заулыбалась:
- Это намного лучше тайного обожателя, уж поверь мне Джекоб.

Сантана отсутствует, присутствуя. Собирает себя по кусочкам, словно пазл, создавая иллюзию целостности. Отгораживает себя от всего происходящего привычными остротами, подколами, едким сарказмом в адрес своих соседей. А иногда просто исчезает, переносится куда-то далеко, зомбировано наблюдая, как закипает вода в электрическом чайнике, пока тостер не возвращает её в насущную реальность, со звонким щелчком выплюнув поджаренный хлеб. Сантана притворяется, прячется в родной скорлупе, не позволяя внутреннему урагану эмоций и мыслей снести всё на своём пути.

На второй день она прилагает титанические усилия, чтобы не выдать себя. Выкапывает из самых недр весь свой актёрский талант и старательно делает вид, будто ничего не произошло. Лишь бы не расколоться, лишь бы не рассыпаться на глазах друзей в колючее стеклянное крошево, которое потом было бы невозможно склеить во что-то цельное и прочное.

На третий Рейчел замечает уже начавший желтеть синяк на предплечье Сантаны. Изумлённо охает, хватает её за запястье, рассматривая, допытывается, кто это сделал. Лопез отмахивается и говорит, что один подвыпивший отморозок из клуба, где она танцует в клетке, распустил руки, но его тут же приструнила охрана. Вечером её ожидает очередной «семейный совет», где сёстры Олсен в сотый раз настойчиво требуют Сантану найти другую работу. Менее опасную и – конечно же – менее унизительную. Сантана даже обещает подумать над их предложением, лишь бы избавиться от прессинга, из-за которого она могла сорваться в любую секунду.

На четвёртый день Лопез натыкается в утренней газете на объявление: «Гарольд Ланкастер, квалифицированный психолог. Поможет Вам справиться с личными проблемами и найти выход из безвыходных ситуаций», контактный телефон и адрес офиса вписан в аккуратную рамочку. Упускать такой шанс Сантана не решается, да и другого выхода в данном случае, по правде, не видит. Недолго думая, она берёт сотовый и вжимает в кнопки указанный номер.


– Почему ты не можешь рассказать Курту и Рейчел? – бархатный баритон Ланкастера – мужчины за сорок, слегка полноватого, но с приятными чертами лица и благородной сединой в висках – в очередной раз ласкает слух Сантаны. Он смиряет ее терпеливым взглядом сквозь призму своих стильных очков, пока девушка расхаживает вдоль книжных стеллажей. Проведя длинными ногтями по жестким корочкам изданий, Сантана достает одно из них и распахивает до жалобного треска, а затем бегло пробегается глазами по печатным строкам.

– Всегда было интересно, не бутафория ли это, – поясняет Лопез, захлопнув книгу и всунув её между своих собратьев. – И это все ваши книги? То есть, вы купили их на свои кровные? Или позаимствовали у местной библиотеки?

Губы психолога исказились в учтивой полуулыбке.

– Мои.

– Надо же. И вы их все прочитали.

– Почти все, – Ланкастер молчит какое-то время, после чего кивает в сторону одного из стеллажей, приютившегося у входа. – Верхняя полка, третья слева.

Сантана вопросительно выгибает бровь, подходит к шкафу и тянется в указанном направлении. Выудив нужный томик, вертит его в руке, рассматривая со всех сторон, и усмехается.

– Макет.

Мужчина кивает:

– Удачно заполняет пустующее пространство.

– Я знала, что где-то здесь должен быть подвох.

– Почему бы нам не вернуться к нашему разговору? – деликатно произносит Ланкастер, когда Сантана водружает лже-книгу на место.

Лопез направляет на психолога серьезный взгляд, по которому становится ясно, что сама она предпочла бы к нему не возвращаться, хоть и прекрасно понимает, что это в данном случае неизбежно. Не спеша продефилировав в сторону мужчины, Сантана опускается на диван и скрещивает ноги.

– Здесь можно курить?

– Если в этом есть такая необходимость, пожалуйста.

– Тогда угостите меня сигаретой. Из портсигара, который оттопыривает карман вашего пиджака, – говорит девушка не грубо, а с различимой просьбой в голосе.

Ланкастер опускает взгляд на свой карман, достает оттуда дорогой позолоченный портсигар с тисненым узором и, открыв, протягивает Сантане. Когда та извлекает одну из сигарет, психолог помогает ей прикурить, чиркнув перед её лицом такой же солидной зипповской зажигалкой.

Лопез затягивается и выдыхает клуб белёсого дыма, наблюдая, как тот рассеивается в вереницах хрусталя громоздкой винтажной люстры.

– Не курила с тех пор, как рассталась со своей девушкой, – хмыкает Сантана, постукивая пальцами по кожаному подлокотнику. – Знаешь, Гарольд... Я ведь могу называть тебя Гарольд?

Ланкастер как всегда вежливо разводит руки в стороны и пожимает плечами:

– Если тебе так будет удобно.

– Я ведь думала рассказать о случившемся Бриттани. Просто... Позвонить ей и выложить все на чистоту. Уже номер начинала набирать, но… Но при всей моей любви к Брит, боюсь, она была бы не в силах понять, с чем мне пришлось столкнуться. Даже близко.

Она бы внимательно слушала, и кивала, и, возможно, даже прослезилась бы. Она бы долго утешала Сантану, подбадривала односложными фразами, обнимала и сочувствующе гладила по спине. Но Бриттани ни за что не смогла бы в полной мере представить, через что ей пришлось пройти. И слава богу. Сантана не хотела бы нагружать Брит такой ношей.

– Вернёмся к твоим соседям, Курту и Рейчел. Почему ты не можешь им обо всём рассказать?

Сантана с горечью усмехается и нервно стряхивает пепел:

– Потому что они бы мне не поверили.

– Откуда такая уверенность?

– Я отравляла им жизнь, Гарольд, со старшей школы. Я без спроса въехала в их квартиру, нарушив идиллию этих милых сиамских близнецов. Я им навязалась, они бы с радостью от меня избавились – чего греха таить. Однажды им это почти удалось.

Ланкастер смотрит на Сантану, не сводя глаз, понимающе – как ей кажется – вздыхая и едва заметно раскачивая головой. Лопез вспоминает, что её уже давно никто не слушал так – сопереживая, погружаясь в её проблемы до основания, пытаясь осмыслить и разобраться во всём, помочь найти верное решение. С готовностью поверить. Пусть за это ей и пришлось выложить недельный оклад за работу в клубе.

– Ты должна заявить в полицию, Сантана, – неожиданно строго произносит психолог, когда та в очередной раз медленно, но верно начала исчезать. – Ты ведь понимаешь, что это не шутки?

– И что тогда? Никому легче от этого не станет. Мне так уж точно. Не хочу стать предметом обсуждений и сплетен. Не хочу, чтобы меня впоследствии жалели, утешали, делали какие-либо поблажки. В своё время мне пришлось пройти через этот период, и, скажу честно, нет в нём ничего хорошего, – Лопез делает новую затяжку и резко выдыхает. – Не позволю снова считать себя жертвой, хватило одного раза.

– Дело вовсе не в «жертвенности». Ты хочешь, чтобы этот человек получил по заслугам?

Сантана поднимает на Ланкастера свои чернильно-чёрные глаза и долго взирает исподлобья.

– Больше всего на свете, – затем качает головой и добавляет чуть тише: – Но не таким путём.

Девушка тушит о дно пепельницы тлеющий фильтр сигареты и, откинувшись на спинку дивана, массирует пальцем висок.

– Знаешь, Гарольд, иногда я думаю, что это я во всём виновата. Так ведь оно и есть по сути. Видимо, я действительно заслужила это за все мои предыдущие грехи, за то, как обращалась с родными мне людьми, как вытирала о них ноги.

– Ты слишком строга к себе, Сантана.

– Я строга к окружающим. Себя я воспринимаю объективно. Я заслужила это – «доигралась» – как он зло выплюнул мне тогда на ухо.

Психолог слегка наклоняет корпус в сторону Лопез и твёрдо чеканит:

– В случившемся нет и не может быть твоей вины. Не пытайся переложить её на свои плечи.

Сантана отводит взгляд, впиваясь ногтями в бордовую кожу дивана. В её голове вдруг начинают мелькать свежие воспоминания, от которых она с удовольствием предпочла бы избавиться, если бы те не впечатались в её мозг намертво.


Она не слышит его, одной рукой придерживая в районе декольте махровое полотенце, а другой разгребая нижнее бельё в ящике комода. Она не слышит его, пока под ногами не скрипит одна из половиц, что заставляет девушку вздрогнуть от неожиданности и резко обернуться.

Он приближается, плавно, но стремительно. Подплывает к Сантане, скользя по ней холодным и при этом плотоядным взглядом, скалится в многозначительной ухмылке. Лопез хмурится и убирает со лба пряди мокрых волос, чувствуя, как по позвонкам почему-то пробегает неприятный холодок.

– Какого чёрта, что ты здесь делаешь?!

– Не рада меня видеть?

Он подходит к Сантане почти вплотную, протягивает руку и приподнимает указательным пальцем край полотенца в районе её правого бедра. Девушка незамедлительно отталкивает его ударом в плечо и отступает, однако тут же натыкается на выдвинутый ящик комода. Внезапно возникшее отсутствие личного пространства разжигает в ней искру паники.

– Убери от меня свои грязные лапы, манекен! – голос Лопез предательски дрожит, хотя она всеми силами старается звучать убедительно.

Но услышанное его, судя по всему, совсем не убеждает, поскольку он вновь растягивает губы в едкой улыбке и сокращает последнее расстояние между ними.

– Ты совсем спятил? – выпаливает Сантана и, замахнувшись, отвешивает ему звонкую пощёчину. – Что ты себе позволяешь?

Он прикладывает ладонь к лицу и смотрит на девушку в упор. Прежняя язвительность во взгляде сменяется гневным огоньком, постепенно сжигающим серо-голубую радужку. Сердце Лопез начинает учащённо стучать по рёбрам. Никогда в жизни она ещё не чувствовала себя такой уязвимой и беспомощной.

– Это что ты себе позволяешь?!

Далее всё происходит молниеносно. Он резко срывает с неё полотенце, так, что Сантана, покачнувшись, почти теряет равновесие. Хватает её и с силой толкает в спину, заставив упасть на кровать, после чего наваливается сверху, пригвоздив к матрасу и сделав затруднительным каждый новый вздох. Сантана едва успевает вскрикнуть, как он зажимает её рот рукой и подминает под себя, принимаясь тереться о её ещё влажные ягодицы. От него пахнет потом и чужими женскими духами, приторными до тошноты – Лопез чудом удаётся сдержать рвотные рефлексы. Металлическая пряжка больно царапает ей поясницу, когда он торопливо расстёгивает ремень и спускает свои джинсы. Она брыкается, мычит, извивается, полосуя его шею следами от ногтей, но он только сильнее вдавливает её в кровать, упираясь локтём в позвоночник. Новый возглас, отчаянно вырвавшийся из груди, рассеивается в его пальцах, когда он вторгается в тело девушки одним грубым рывком, до самого основания. Его руки везде – лапают, сминают, оставляют синяки на смуглой коже. Впиваются, сжимают соски так, что перед глазами плывут тёмные круги, тонущие в мутной пелене горячих слёз. Хриплый шёпот – «дорасследовалась, мисс Марпл» – вплетается в слух Сантаны туманным эхом, словно весь этот ужас происходит с ней не наяву, а в каком-то больном лихорадочном сне – хотелось бы ей, чтобы это была правда. Но ощущения и боль слишком реальные, чтобы в них усомниться. Он продолжает вдалбливаться в неё с остервенением, неистово, «выбивая всю дурь» – как он в очередной раз самодовольно цедит ей на ухо. Наматывает на кулак её иссиня-чёрные волосы, тянет на себя, заставляя приподнять голову, оставляет на шее липкие засосы и прикусывает кожу. Сантана больше не кричит – а смысл? – лишь глухо стонет и всхлипывает в такт новым толчкам, сжимая в руках мятую простынь и сглатывая сухой ком в горле. Обещая себе, что однажды он обязательно за всё заплатит.


Сантана раздражённо смахивает скатившуюся по щеке слезу костяшкой пальца и направляет усталый взгляд на Ланкастера.

– Я ведь не за себя беспокоюсь, мне и до случившегося приходилось преодолевать трудности – засранка-судьба щедра ко мне в этом плане, ничего не скажешь. После случившегося у меня, должно быть, и вовсе выработается к ним иммунитет. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, так ведь говорят, Гарольд?

Лопез тихо усмехается, а психолог лишь протяжно вздыхает, прислоняясь к спинке кресла.

– Я просто не хочу, чтобы эта падаль портила жизнь моей подруге, – проговаривает девушка сквозь зубы, непроизвольно сжав кулаки. – Броуди – сраная ничтожная фальшивка, подобно макету на полке твоего книжного шкафа. Безупречный снаружи и полый внутри. Заполняющий пустующее пространство в сердце Рейчел. Место, которое предназначено лишь одному человеку – Финну. Пусть между ними в какой-то момент и пролегла трещина, но я знаю, что она любила и будет любить его, что бы ни случилось. И я не позволю подонкам вроде Вестона помочь ей в этом усомниться.

Сантана замолкает на некоторое время, расправляя выглаженные складки на своём сарафане, после чего поднимает глаза на Ланкастера и, хлопнув себя по коленям, поднимается с дивана.

– Что ж, Гарольд, спасибо тебе, что выслушал – мне правда нужно было кому-нибудь выговориться. Ты славный парень и всё такое, но я действительно не представляю, чем ты можешь помочь мне в данной ситуации, – замявшись на мгновение, она подходит к мужчине и протягивает в его сторону руку. – Разве что угостить ещё одной сигаретой.

Лопез молча вглядывается в глаза Ланкастера, пока тот, открыв створки портсигара, не позволяет ей вытянуть одну из сигарет. Прикурив, она бросает на него ещё один беглый взгляд, затем кивает и уверенно направляется к двери.

Громко цокая каблуками по лестнице и орошая перила пепельной пылью, Сантана понимает, что приняла решение, отступать от которого на этот раз не намерена. Собственными ли силами, либо не без помощи Гарольда – это уже не важно. Важно то, что сегодня вечером она исполнит своё обещание и избавит себя и своих друзей от этого жалкого куска пластика.

Этот тур выдался очень странным.В попытках выполнить задание многие авторы применили  достаточно избитые и затасканные сюжетные ходы, хотя простора для мысли было предостаточно.В итоге, мне пришлось забыть, что выше сюжета я ставлю авторский стиль, цельность и атмосферу текста, и голосовать по принципу-хорошая идея.
В  начале не о  местах(ломаю систему), а о тех кто мог бы их занять, но не занял(я немного пафосная и очень ворчливая, каюсь и прошу не обижаться):
Т06-02- Милый автор, у вас изумительный язык и богатая фантазия, я восхищена.Я бы непременно поставила именно вас на первое место, если бы не одно но:может я глупенькая, раз не смогла понять ваш замысел,  но сумев понять отдельные моменты, я не поняла сути.О чем было ваше прекрасное творение?Я же теперь не усну ночами, гадая.На самом деле, вполне вероятно, что проблема именно во мне, но я правда не поняла.И ваши метафоры:прекрасные, красочные метафоры, которые так искусны и тонки, что я не в силах расшифровать некоторые из них.Я не могу представить ту картинку, которую вы пытаетесь создать в голове у читателя, за вашими красивыми словами я не вижу ничего.
Так же на места не попали прекрасно написанные и атмосферные  работы Т06-03, Т06-06 и Т06-08.Первую я тут же вычеркнула из списка претендентов на место, потому что не могу назвать ее цельным текстом.Это кусочек вашего очень интересного, хорошо продуманного киллер!ау, автор, но никак не цельный  фик. До этого вам удавалось делать  фрагменты вашей большой истории, не только соответствующими заданию, но еще и самостоятельными текстами, которые хоть и  предполагают  продолжение, совсем его не требуют.В этот раз вам не удалось, хотя надо отдать вам должное-вы выбрали очень хитрую тактику в этом марафоне.Но последняя фразу Куинн мне очень и очень доставила.
Вторая работа заставила меня плакать(что сделать нетрудно) и думать над ней полдня(а вот это куда сложнее) и хотя я  не поклонник темы домашнего насилия(и насилия в принципе), я бы поставила ее на второе а может даже на первое место, если бы не то, как вы вписали в свой текст задание.Тайный поклонник?Трудно представить что-то менее скучное.Но я хочу поблагодарить вас, за столь качественный и красивый(не смотря на все те мурашки, которые он вызывает)  текст.
А вот перед автором третьей работы я должна извиниться(да и перед автором предыдущей, если уж совсем по-честному), потому что не голосую за нее исключительно из-за своих антипатий к  сексуальному насилию(исключая даб-кон, который таки кинк.дадада, с детства с логикой дружу.)Вы написали изумительную, берущую за душу работу, но почему-то после нее мне захотелось принять душ.Два раза.Видимо я нежная ромашка.

И теперь  немного по местам(приятные слова даются мне сложнее, чем странно обоснованная недокритика, увы):
Т06-01 - Автор, позвольте мне вас любить и обожать, пусть вы и анонимны.Ваш текст настолько живой, настолько красочный, что мне казалось, будто это я крадусь по коридорам Далтона, прислушиваюсь к звукам в комнатах...Браво!Такая цельность, атмосфера и красота написанного уже покорили мое сердце, но развязка окончательно влюбила меня в эту работу.Это лучшая идея тура, оригинальная и забавная.
Т06-05 - Исполнение самую малость хромает, но в целом вышло очень вхарактерно(по-крайней мере  с моим видением героини совпало стопроцентно) и...улыбательно.Знаю, что такого слова нет, но после ваше работы мне хочется улыбаться и еще раз улыбаться.
Т06-04 - В этой работе исполнение еще более размытое, чем в предыдущей, авторский стиль не чувствуется и  в тексте найдется парочка-другая заезженных фразочек, но в целом, мне доставило.Поэтому ставлю работу на третье место-больше за забавную, не банальную  идею, но все таки и за легкое, пусть и не совершенное, исполнение.

08. Из всех историй про изнасилование Сантаны (коих, почему то, немало ) ваша мне кажется наиболее обоснованной, с наиболее, на мой взгляд, соответствующей реакцией самой Сан. Плюс написано прекрасно, погружение в историю, вплоть до деталей, потрясающе.
07. Несмотря на такой небольшой объём драббла, ваша задумка вписалась отлично. Действительно очень мило, я искренне улыбалась в конце =)
06. Очень впечатлила сама история, пусть и вне челленджа. 

Отдельно ещё хочется сказать про 02 - мне очень понравилось, спасибо вам за работу, из тех редких, которые заставляют думать. Но по моему такую задумку комкать и впихивать в драббл - кощунство.

Т06-02

По-моему, потрясающе. Красочно, метафорично, интересно. Читала с удовольствием.

Т06-05

Наверно, я не проницательна, но даже не подумала, что автор пишет про Бекки. Мечты не одной девчонки на самом деле. А сам рассказик милый и грустный. Хороший драбблик.

Т06-07

Симпатичная история. Вроде простая история, но любопытная. Особенно концовкой, когда тайным обожателем оказался вовсе не поклонник. А читая, мне очень хотелось узнать, кто же этот загадочный тип. :)  

Т06-01 - интересная работа, я и забыла, что в сериале еще один кот был))

Т06-02 - работе явно тесно в рамках драббла, развернуть бы ее, чтобы смысла в ней было побольше, а то догадываешься, конечно, что к чему, но хотелось бы большей проработки. Попробуйте после окончания, автор, это может быть весьма интересная большая работа. И еще, вы не определились, у Вас то Квинн, то Куинн.

Т06-03 - простите, Вас я не читаю, потому что, как уже, если мне не изменяет память, говорила, что это главы большой работы, но никак не драбблы, Вы просто вне формата марафона.

Т06-04 - тоже прошу прощения, не смогла дочитать, запуталась во всевозможных ошибках.

Т06-05 - висящие на стене обои очень повеселили :)

Т06-06 - очень напомнило Кинговскую "Роза марена", и муж у Рози тоже был Норманом, и избивал с похожими словами. Пара фраз в конце чуть подпортила впечатление, но в целом получилось очень интересно.

Т06-07 - в задумке что-то есть, воплощение очень слабое, в том числе и из-за ошибок.

Т06-08 - серьезная и тяжелая работа, написано замечательно, хоть и образ Броуди у меня не вяжется с насилием вообще никак.

От автора: AU, смерть персонажей

- Доктор, можно вас?

За брезентовыми стенами полевого госпиталя в очередной раз раздался грохот, утонувший в отголосках собственного урчания. Ни фельдшер Сэм, ни доктор Хаммел не повели и бровью. Курт оторвался от своих записей, недовольно посмотрел поверх очков-половинок, и, отложив ручку, молча последовал за явно взволнованным помощником. Его искренне удивило, что подающий большие надежды Сэм не может справиться с чем-то сам. Вытаскивай пули, зашивай раны, отпиливай загнивающие конечности, что может вызвать трудности? Фельдшер подошёл к ширме, чуть потоптался, словно собираясь с силами, громко выдохнул и отодвинул занавеску.

Увиденное заставило губы главного полевого врача напряжённо поджаться. Его взору предстал корчащийся на операционном столе брюнет, которого в обычной жизни можно было бы назвать красивым, но сейчас измазанное кровью, грязью и слезами, искажённое болью лицо символизировало исключительно страдание и страх. Парень был без сознания и тихонько постанывал. Доктор сузил глаза, прекрасно понимая, чем это кончится. Подойдя вплотную, он сдёрнул с раненного прикрывавшую торс насквозь пропитанную кровью простыню. Как он и ожидал, вместо положенных пресса и грудной клетки каркас из кожи и рёбер бедняги был набит красно-розовым месивом. Он услышал, как Сэм за спиной сглотнул, и явно что-то большее, чем слюну.

- Этот труп, - Курт встал и резко двинулся к своему столу.

- Но он же ещё жив, его можно попытаться... - обречённо прошептал Сэм.

Хаммел остановился и не оборачиваясь бросил через плечо:

- Труп. Не мучай его и помоги тем, кому помочь можно. И увижу ещё раз, что тебя тянет блевать как девчонку, пойдёшь обратно в медбраты, кровь со свежих покойников собирать, понял? - не дожидаясь ответа Курт оставил фельдшера наедине с без-пяти-минут-мертвецом и звоном скальпелей, танцующих под очередную канонаду. Сэм наклонился над стенающем парнем и, порывшись в поясной сумке, аккуратно извлёк пузырёк с синей жидкостью. Твёрдой рукой он закачал содержимое в шприц, а затем в умирающего брюнета.

- Эй, чувак, ты меня слышишь?

- Больно, господи, пожалуйста, отпусти меня, - слёзы хлынули градом из глаз парня, как только его сознание чуть прояснилось.

- Скоро всё кончится, - Сэм был предельно спокоен и пытался передать спокойствие незнакомцу, взяв того за руку, - куда мне сообщить о твоей смерти? У тебя есть девушка? Семья? Мы не знаем твоего имени.

- Мама с отцом, крх... - каждое слово отбойным молотком вбивалось в оставшиеся внутренности, - в Ирландии... Я... Рори. Рори Фл-Флан...

Брюнет не успел назваться. Сэм тяжело вздохнул.

- Как же тебя занесло в такую даль, друг... - и привычным движением прикрыл веки начинающих стекленеть глаз бедного ирландца.

***

Доктор Хаммел несколько минут пытался сосредоточиться, перекладывая бумажки с места на места и вслушиваясь в возню Сэма за брезентовой стенкой с очередным трупом молодого солдата. Когда фельдшер наконец вышел наружу с завёрнутым в палантин телом, Курт позволил давившим горло слезам вылиться на собственные ладони. Он мог сидеть сотрясая плечами воздух бесконечные мгновения, но вдруг почувствовал, как кто-то тёплый прижался к нему сзади.

- И почему мой медвежонок расстроен сегодня? - выдыхнул в ухо доктору Дэйв.

- Карофски! - Курт подпрыгнул и, с мгновенно растянувшейся на лице улыбкой, обернулся, - три недели! Ты последняя тварь, лейтенант Карофски, я думал тебя уже давно разделывают на органы собаки противника! - Хаммел попытался выглядеть разозлённым, но, отчаявшись скрыть улыбку, просто бросился к долгожданному мужчине на шею и крепко поцеловал Дэйва, попутно слюнявя и облизывая его щетину.

Тот, полностью отдаваясь поцелую, приподнял и посадил Курта на стол, попутно срывая с него халат и спуская штаны с себя. Они многое хотели рассказать друг другу, но животная страсть, подкреплённая ожиданием и осознанием того, что каждая минута сейчас может стать последней, затмевали остатки итак уже съехавшего разума. Оба были настолько голодны, что им понадобилось не больше пяти минут банальной грубой долбёжки без изысков, чтобы достичь кульминации. Кончая, Курт закусил шею Карофски, почувствовав на своём языке пот, грязь и да, чужую кровь, что только усилило оргазм и заставило напрягаться и извиваться тазом так, что и Дэйв получил тот максимум, который могли позволить его полуатрофированные нервные окончания.

- Капитан... - прорычал в исступлении Дэйв, - теперь капитан Карофски...

***

- А ты ведь не первый год в этом деле, - растянувшийся прямо на земляном полу голый Дэйв потушил папироску о язык, - как ты до сих пор сохраняешь такую чувствительность к этим молокососам?

- Это только между нами, Дэйв, - Курт, уже полностью одетый и причёсанный, поднял последнюю улетевшую со стола книгу, - если Хадсон...

- Да, да, знаю, когда генерал Хадсон узнает, что ты такой нежный, он первым отправит тебя в тыл, - новоиспечённый капитан ухмыльнулся, - кстати, тебе скоро должны доложить, что ты приглашён на сегодняшний совет.

- Я? Интересно зачем... Я врач, мне эти ваши стратегии да тактики до лампочки... Когда, говоришь, доложат?

- Вот у мальца спроси, - Дэйв гортанно заржал и ткнул пальцем на застывшего в дверях Сэма, изо всех сил старавшегося не пялиться на огромный член Карофски.

Курт было занервничал, что помощник мог слышать лишнее, но глядя на его залитое краской лицо успокоился, потому как даже если бы тот что-то слышал, то уже забыл, в секунду дико смутившись.

- Дэйв, - снисходительно наклонил голову Хаммел, - не смущай моего единственного толкового фельдшера, выйди вон.

- Как пожелаешь, - ухмылка не сходила с лица встающего Карофски, он оглядел вытянувшегося в струнку большеротого паренька, направился в его сторону и прошёл мимо, виляя бёдрами так, что на его гениталии невозможно было не смотреть.

- Вроде уже взрослый мужик, а ведет себя как школьник... - улыбнулся Курт, глядя вслед удаляющейся широченной спине любовника.

***

- ...так что здесь всё зависит от вас, Доктор, - Хадсон, стоя над чертежами и упирая обе руки в стол, смотрел прямо в глаза на Хаммелу.

- Да, понял... - почти шёпотом произнёс растерянный Курт.

- Не слышу!

- Так точно, господин Генерал!

- Отлично. Уверены, что справитесь?

- Мне нужно только одно заражённое тело, и, поверьте, через неделю 70% сил противника будет нейтрализовано, если вы предоставите всё, что обещали, - без тени эмоции отчеканил доктор.

- Ваша работа будет неоценима, господин главный врач, но мы приложим все усилия, чтобы ваш труд был... - начал один из присутствующих.

- Спасибо, майор Абрамс, это мой долг. Джентльмены, прошу прощения, дела, - Курт встал и на ватных ногах направился к выходу, провожаемый десятком взглядов.

Он вышел из полевой палатки генерала в беззвёздную ночь и направился вглубь лагеря, туда, где мог спрятаться от наблюдающих за ним глаз. Иногда это можно сделать только в толпе. У солдатских костров его ухо цепляло обрывки преимущественно одинаковых разговоров "…говорят он сам Дьявол!", "…не зря его солдат становится только больше, когда мы убиваем их тысячами...", "Они с каждым столкновением всё злее, будто их Ад подпитывает!..", "…я слышал свои так и называют его, генерал-Сатана..."

- Я слышал, что этот чувак - баба... - услышал он у очередного костра. Повисшую на мгновение тишину взорвал гогот нескольких глоток, продолжения разговора Курт уже не разобрал.

Он плюхнулся на траву за чьей-то малоприметной палаткой и опустил лицо в ладони, так же как сегодня утром. Только если до этого доктор плакал потому что не мог помочь одному единственному солдату, то теперь ему предстояло убить сотни, тысячи молодых и невиноватых...

Мысли Хаммела прервал хлопок по плечу.

- Тоже новичок? Не расстраивайся, всё пучком будет. Я вот сам трёхдневный, но уже и с дедами успел подружиться, и понял, что генерал наш - золото. Нам с тобой повезло попасть именно сюда. Или ты из-за чего ещё сопли тут распустил?

Курт поднял чуть опухшие глаза на словоохотливого незнакомца и наткнулся взглядом на улыбку, от которой, как ни силился, просто не мог оторвать глаз. Когда обзор наконец расширился, он разглядел обладателя улыбки - темноволосого, чернобрового, самоуверенного и чертовски сексуального юнца, так открыто скалящего белоснежные зубы. По глазам опытный Хаммел отметил, что юнец никогда не бывал на поле битвы и не познал ещё, на своё счастье, вкус крови врага.

- Сержант Андерсон. Блейн. Переведён с западного побережья, - представился чернобровый.

- И что тебе не сиделось в том раю? Курт... Эванс, - соврав, вяло встряхнул протянутую руку Хаммел, - младший фельдшер. Нет, просто я не смог сегодня спасти молодого солдата...

- Ты же врач, а это война, тут умирают. Ничего, привыкнешь через какое-то время, - со знанием дела серьёзно проговорил Блейн, - а мне наскучило в тылу. Знаешь, рассказы о здешних битвах заставляли моё сердце трепетать... - новый знакомый сел рядом с Куртом и погрузился в свои сказочные, свойственные всем до первой бойни, представления о войне. Поначалу доктор пытался вразумить паренька, но оставил напрасные попытки и залюбовался танцующими эмоциональными бровями Блейна, его открытой мимикой, почти детской наивностью и практически девственной кожей, которую внезапно захотелось пощупать языком. Этот парень был настолько другой, непохожий на мощного и сильного Дэйва, может быть именно это мгновенно и сделало его объектом желания Курта. Он и не заметил, как их руки оказались сцеплены через несколько минут.

- ...а после я вполне мог бы стать майором, или даже генералом... В общем я уверен в своей потрясающей военной карьерой! - эти слова вызвали у Курта серьёзное желание впиться в губы сержанта. Избегая лишних сложностей, Хаммел резко разнял их руки, встал и откланялся.

- Окей. Приятно было познакомиться. Меня уже ждут, - и, не дав даже опомниться Андерсону, направился в сторону госпиталя, скрывшись в темноте.

***

Через несколько дней всё было готово. Запечатав в походную сумку колбы с заражённой водой, доктор Хаммел передал её фельдшеру.

- Сэм, сегодня мы с тобой прославимся. Сегодня мы с тобой выиграем эту войну.

- Давно пора уже закончить это безумие, доктор, - кивнул в ответ помощник.

Они покинули госпиталь и направились к стоящим у генеральской кибитки офицерам, в последний раз обсудить план. Карофски, выжидательно улыбнулся, заметив Хаммела издалека.

Между ними оставалась около десятка метров, когда сверху раздался пронзительный свист, а через мгновение палатка взлетела на воздух, отбросив Курта и Сэма взрывной волной. Последним, что Хаммел успел увидеть перед ударом о землю, был исчезающий в огненно-дымовом облаке всё ещё ухмыляющийся Дэйв.

Курт очнулся тотчас после удара с невыносимым звоном в голове, белой пеленой перед глазами и полной пространственной дезориентацией. Не сразу он почувствовал, что прижат к земле чем-то мягким, мокрым и тяжёлым. На ощупь он понял, что это чьё-то тело, а когда зрение наконец начало возвращаться, увидел на себе обезглавленное залитое кровью туловище генерала Хадсона.

С трудом доктор выбрался из-под тела и обречённо посмотрел в сторону лежащего на земле офицерского состава. Одного взгляда хватило, чтобы осознать отсутствие шансов на выживание Карофски. Пытаясь поймать линию горизонта, Курт пополз в сторону лежащего в паре метров Сэму. Фельдшеру повезло меньше - его отбросило спиной на чугунный котелок, и судя по неестественной позе, позвоночник был сломан. Доктор по привычке приложил пальцы к запястью помощника уже будучи полностью уверенным в смерти последнего. Курта мутило и тошнило, дым резал глаза, но следующая пришедшая в голову мысль заставила его, несмотря на боль, заметаться вокруг тела в поисках врачебной сумки.

Внезапно к нему вернулся слух, принесший сзади знакомый голос. Обернувшись, он увидел шагающего к месту взрыва недавнего знакомого Блейна в окружении солдат во вражеской форме, но не как пленника, а как лидера. Подсознательно Хаммел поразился и тому, как изменился его взгляд, превратившись из наивного в матёрый. Отдавая на ходу приказы, Блейн направился прямиком к Курту, и уже открыв рот для приветствия вдруг споткнулся и нелепо упал на землю.

- Блять! - донеслось до уха доктора, - это ещё что за склянки?!

Андерсон встал так же быстро, как упал, пнул со злости белую с красным крестом котомку, добив оставшиеся колбы, и, потирая окровавленную ладонь, с торчащим из неё куском стекла, подошёл к Курту.

- У меня есть предложение к тебе, Эванс, - как ни в чём не бывало весело заговорил Блейн, - честно скажу, ты меня порадовал при первой встрече. Пойдём с нами, здесь уже началась бойня. Я найду куда пристроить молодого фельдшера в нашей армии. Кстати, капитан Андерсон, - он слегка вытер о штаны здоровую руку и протянул её Хаммелу.

Доктор с ужасом посмотрел на следы крови на руке Блейна. Он снова осознал всё наперёд, понял чем обернулся их, казалось бы, идеальный план, он уже ясно видел что будет дальше и как именно будет положен конец войне. Курт опустил глаза, в порыве схватил руку Андерсона и приложил её к своим губам.

- Очень приятно, капитан, - тихо произнёс он и поднял голову. Блейн в ответ победно засверкал белоснежной улыбкой.

Футбольная и лакроссная команды Далтона тренируются на стадионе – открытом, пока тепло, и закрытом, как только холодает, и в обоих случаях это звучит одинаково: куча парней пыхтит, сшибает друг друга – если это происходит слишком жестко, то порой слышны и крики, и бегает туда-сюда по траве: натуральной, если это открытый стадион, и искусственной пластиковой, если закрытый.
Еще в школе есть спортивный зал – звуки из него обычно гораздо разнообразней. По крайней мере, Ник всегда может точно сказать, кто именно тренируется прямо сейчас. Если из-за закрытых дверей слышится стук о пол тяжелого мяча и – время от времени – громыхание металла о пластик, то это наверняка баскетболисты; если мяч не стучит, а катится, и вместо грохота металла слышится шуршание ткани, то команда по футзалу; если ничего из этого не слышно, но зато из зала доносится очередная откровенно диснеевская попса...

Прямо сейчас Ник слышит именно это – и толкает тяжелую дверь. Диснеевская попса, по-видимому, уже заканчивается – неожиданно тяжелым гитарным рифом – и четырехэтажная пирамида группы поддержки замирает в почти оглушающей тишине, не двигаясь с места.
– И заканчиваем, – слышит он усталый голос Джеффа откуда-то с трибуны. А через секунду наблюдает, как пирамида рассыпается – шестью идеально одинаковыми задними сальто, одно за другим, пока все ее участники не оказываются на земле, плечом к плечу, в не менее идеальных шеренгах. Как самолеты в том аэрошоу в День Независимости, на которое Ник попал с родителями когда-то давно, в глубоком детстве – так же синхронно. Джефф, очевидно, не разделяет его восторгов.
– Отлично. На сегодня достаточно, идите в душ, парни, – говорит он не особо радостно и встает – Ник не видит его, но слышит, как чуть скрипит деревянная скамейка.
– Слушай, – подает вдруг голос кто-то – Ник не уверен, кто именно – из плотного строя. – По правилам программа заканчивается вместе с музыкой. Ты уверен, что вот это вот не бесполезно?
– По правилам, – передергивает Джефф, и в его голосе Ник слышит щедрую, очень смайтовскую долю яда, – оценка состоит из трех частей – техники, артистизма и общего впечатления. И последнее может включать что угодно, хоть розовые перья, торчащие из задниц. Иди в душ, а? Все идите, ребята. Завтра в восемь встречаемся здесь.
И пятнадцать пар ног уходят в сторону раздевалок. А Джефф – Ник уже не слышит, Ник видит, спускаясь ниже – опускается на пол на краю площадки и, засунув под скамейку ногу, принимается за растяжку.

– Это было круто, – говорит Ник, чтобы хоть что-то сказать, подходя. – Я видел концовку.
– Ты не видел, как они почти запороли начало, – жалуется Джефф, не меняя положения. Ник, не дожидаясь, пока он попросит, подходит ближе и осторожно давит ему на спину, помогая склониться ниже. – Спасибо.
– Не за что. Ты собираешься в комнату? Отбой был полчаса назад.
Ник знает, конечно, что это почти риторический вопрос – Джефф приползает не раньше полуночи каждый день и вряд ли собирается менять этот порядок сегодня. Джефф предсказуемо качает головой:
– Я только начал растяжку, а потом я хотел еще... – он кивком указывает на дальний конец зала, на перекладины возле стены. И возится, высвобождая из-под скамьи левую ногу и закрепляя правую. – Помоги.
Ник послушно давит снова. Джефф распластывается по полу уже секунд через десять и прячет лицо в сгибе локтя, всем своим видом показывая, что готов пролежать так хоть всю ночь, но Ник не первый раз помогает ему – а еще Ник отлично умеет слушать, и Ник прекрасно слышит тихий, на грани, стон, который Джефф, кажется, не контролирует – и который сдает этого самого Джеффа с потрохами. И сам так же, еле слышно, вздыхает: запретить Джеффу тренироваться он не в праве, но не жалеть не может.

Они все потеряли что-то после того, как вылезла правда о стероидах, но Джефф, наверное, больше остальных. Больше даже Трента, с которым до сих пор не общается никто из Соловьев. Больше с позором выпертого из хора Клэрингтона. О себе Ник предпочитал не вспоминать, всем, без чего остался он, были собственно Региональные, его футболисты умудрились слиться куда раньше и самостоятельно. Джефф же лишился соло – Ник помнил его лицо в тот момент, когда Хантер сказал, что он будет петь, это невозможно было забыть, это было чистое счастье – и места в группе поддержки, которую когда-то, два года назад, собирал лично. И непонятно было, что ударило по нему больнее.

– Зачем тебе это вообще? – бормочет Ник. – Ты же все равно...
Он мнется, не зная, как произнести это вслух, но Джефф прекрасно справляется сам.
– ...не участвую? – заканчивает он, и Ник содрогается, слыша горечь в его голосе. Много, слишком много горечи. Особенно для кого-то такого вечно солнечного, как Джефф. Вечно солнечный Джефф тем временем вздыхает: – Я не имею права требовать от парней того, чего не могу сам.
И с видимой обманчивой легкостью садится на шпагат и склоняется вправо. Ник молча опускается на скамейку, наблюдая за тем, в чем Джеффу больше не нужна его помощь.

Это гиперкомпенсация, хочется сказать Нику – потому что это она и есть, все эти изматывающие тренировки начались на следующий день после того, как Джефф узнал, что, кроме соло, лишился еще и капитанской повязки – и права участвовать вовсе. Как будто от этого ему становилось хоть сколько-то легче. Хотя – Ник не уверен, он никогда не попадал в такие ситуации сам, он не вправе судить – возможно, Джеффу и правда легче так – выкладываться в зале, а потом падать вымотанным в кровать и не о чем не думать до самого утра. В любом случае, решать здесь только ему, а Нику остается только то, что он делает и так – сидеть и молчать.

Но когда Джеффа подводят уставшие руки, и он с грохотом и болезненным криком срывается вниз с перекладины, а после, будто ничего не случилось, поднимается и берется за нее снова, Ник подлетает к нему так быстро, как может – и черта с два он молчит, обхватывая запястья Джеффа ладонями – это, к слову, довольно унизительно, потому что он стоит на носках и едва дотягивается, но когда это Ника смущала их разница в росте:
– Нет, Джефф. На сегодня хватит.
Потому что одно дело – тренироваться через боль, Ник сам занимался спортом, да, не так удачно, футбольная команда Далтона стабильно занимала предпоследнее место в группе, не чета "Ласточкам", бронзовым призерам национальных, но занимался, и был в курсе, что тренировки без боли – не тренировки; и совсем другое – этими самыми тренировками наказывать себя непонятно за что.
– На сегодня хватит, – повторяет он и заставляет Джеффа отпустить перекладину. Джефф не сдается, вцепляясь в нее крепче.
– Ты не понимаешь, – говорит он негромко – и Ник видит, что Джефф хочет, отчаянно хочет послушаться – и отпустить, и опустить руки, а еще сесть на пол, обнять себя за коленки и сидеть так вечность – но какое-то исключительное упрямство не дает ему этого сделать. – Ты не понимаешь, я должен.
– Кому? – только и спрашивает Ник. Джефф, уже приготовившийся защищаться до конца, вдруг теряется, не зная, что ответить.
В повисшей тишине Ник слышит, как яростно – и тяжело, и устало – Джефф дышит, и как звук его дыхания разносится, кажется, по всему залу – здесь отличная акустика, особенно сейчас, когда кроме них, в зале никого нет.
– Себе, – в итоге бросает Джефф зло. – Команде. Они проиграют без меня.
– Они и так проиграют без тебя, – неожиданно даже для себя самого выдыхает Ник – и продолжает только с тем, чтобы поверить в то, что говорит, – ты был половиной команды, ты сам их собрал, и ты делал больше всех, и тебе больше всех было это нужно, и, знаешь, я буду даже рад, если без тебя они проигра...
Звук пощечины – тяжелый, глухой шлепок – он, кажется, слышит раньше, чем чувствует, как обжигает ударом щеку. Он поднимает на Джеффа изумленный взгляд – и ловит в ответ не менее растерянный и испуганный.
– Я не хотел, черт... Ник, я не хотел, прости, – бормочет Джефф, и с него мигом слетают и злость, и упрямство, и любая решительность, и он приоткрывает рот, и Ник видит, как от испуга у него мелко дрожит нижняя губа. – Прости, я честно...
– Когда я в следующий раз скажу что-нибудь такое, я сам себя ударю, – обещает Ник и улыбается. Джефф выдыхает облегченно – и наконец-то не сопротивляется, когда Ник тянет его прочь от перекладин. Прочь из спортивного зала, прочь из учебного корпуса – до общежитий топать еще через всю территорию, а это минут десять, не меньше.

– Я не хочу, чтобы они выигрывали без тебя, потому что это тебе должен достаться кубок, понимаешь? – выдыхает Ник, перебирая влажные темные волосы у Джеффа на затылке. От волос пахнет медом – Ник помнит этот шампунь, "для осветленных", так, кажется, на нем написано. Джефф согласно сворачивается у него в руках. Завтра пятница, у них нет двух первых уроков, и они сидят, свернувшись и обнявшись, у Ника на кровати, и говорят, кажется, по слову в минуту – медленно и лениво.
– Я бы тоже хотел выиграть, но... во всяком случае, у меня есть прошлогодняя бронза. И шестое место два года назад.
Бронзовая медаль и грамота за шестое место стоят на полке над кроватью Джеффа, Ник видит их каждый день, Ник отлично помнит – и поэтому кивает.
– Есть. А для чемпионства у тебя еще остался следующий год, так?
– Так, – соглашается Джефф – и улыбается: устало, чуть грустно, самыми уголками губ.
– Хорошо, тогда в этом пускай возьмут серебро.
– Ты правда думаешь, что мы... они могут? – Джефф оживляется: поднимается, разворачивается и внимательно заглядывает Нику в глаза. – Честно?
– Джефф, я не помню, говорил я тебе уже или нет, но они... – Ник заминается, подбирая слово. – Они летают, Джефф.
– Слишком низко, – признается Джефф – но теперь в его голосе нет и капли того недовольства, которое Ник слышал тогда, в зале. Сейчас это просто Джефф-перфекционист, вот и все – он никогда не будет собой доволен.
Ник вздыхает. Поднимается сам, притягивает к себе Джеффа, разворачивает его к окну, заставляя посмотреть.
За окном шквалистый ветер швыряет в стекло горсти крупных капель, одну за другой.
– Это к дождю, – говорит Ник.

И блаженно жмурится, слыша, как Джефф впервые со времени того дурацкого скандала искренне, заливисто и ужасно громко смеется – так, что в стену начинают стучать недовольные соседи.

Зарывшись в мечты

Что может быть хуже несбывшейся мечты? Наверное, постоянное напоминание об этом. Именно это происходит с Блейном с понедельника по пятницу, с десяти утра и до восьми вечера. Он работает в музыкальном магазине в Лайме. В детстве он мечтал владеть этим магазином, потому что часто посещал его с Купером. Ему нравилось разглядывать разноцветные и замысловатые обложки пластинок, листать музыкальные журналы и это все происходило под прекрасную музыку, которая звучала фоном из-за прилавки продавца. Часто, когда Купер подолгу выбирал музыку, Блейн брал одну и туже пластинку и просил милую девушку-продавца поставить ее. Ему было не возможно отказать: подходит маленький кучерявый мальчик с глазами-бусинками, в вельветовых штанишках на подтяжках и просит поставить пластинку.
Сейчас Блейну уже и не вспомнить ни название, ни обложку, но если бы он еще хоть раз услышал ее, то сразу бы узнал.
И вот сейчас ему двадцать шесть лет и он даже не владелец магазина, а лишь продавец-консультант. Каждый день Блейн видит достижения других людей: их альбомы, пластинки, фотосессии и интервью в журналах. Все это как соль на рану. Часто , когда никого не было в магазине, он подходил к прилавкам и представлял, как перебирает пластинки и среди них находит свою. Так же он брал листы бумаги и исписывал их своими подписями, представляя, что раздает автографы. Вот и сегодня, в обычный вторник, Блейн Андерсен сидел на своем рабочем месте и «раздавал автографы». Неожиданно колокольчик над входом в магазин оповестил о новом покупателе. Блейн лишь кинул на него взгляд. Это был высокий мужчина в темно синем костюме. Русые волосы скрывали всю ту часть, которую мог видеть Блейн. Мужчина направился к стойке с журналами. Тут колокольчик опять о себе напомнил. На этот раз вошли школьники. Они часто заходили в магазин, но редко когда что-нибудь покупали.
- Здравствуйте!
- Привет, ребята. – С улыбкой произнес Блейн. Услышав его голос, мужчина в пиджаке моментом обернулся.
- Блейн? Блейн Андерсон?
Продавец сразу узнал его голос, а как тот повернулся и убрал с лица волосы, то и лицо было знакомо.
- Сэм! – Блейн кинулся к нему в объятия. Для него это был, как глоток свежего воздуха за последние несколько месяцев.
- Какими ты судьбами, Мистер Знаменитость? - Спросил Блейн, внимательно разглядывая одежду своего школьного друга.
- Хиатус у моего шоу, поэтому решил навестить родителей, а ты то как? Мы с тобой не виделись почти семь лет. – Произнес Сэм. Семи лет, как и не было – Сэм был все так же хорош собой, как будто только что сошел с выпускного альбома.
- Да уж. Семь лет. Да потихоньку.
- Я слышал от Рейчел, а она от Курта, что ты не закончил НИЙАДИ. Как так то? Ты же умничка! – Недоумевал Сэм.
- Не справился с городом. Он овладел мной. Клубы, вечеринки, пьянки, парни и где-то на месте тысячном учеба. Вот и все. Да, ладно. Хватит об этом. Мне и тут хорошо. – После этого Блейн сразу поменялся в лице. Он очень долго закапывал тот самый год своей жизни глубоко, чтобы не вспоминать и не гнобить себя, за то что сам разрушил свою жизнь, свое будущее.
- Ну, да бывает, дружище, но надо было пробовать дальше, а не сидеть тут!
Блейн лишь качал головой.
- Бро, мне продюсеры давно говорили, что в моем шоу не хватает музыки. А живой звук сделал бы его еще более веселым и интересным. Ты еще петь то не разучился? – Подколол его Сэм. Блейн поднял глаза и увидел его потрясающую заразительную улыбку.
- Звучит заманчиво, но « Sweet parody» продолжит блистать, без меня.
- Блейн, я же хочу … -
-Просто ты, Курт, Рейчел, Финн – вы все получили все то, что хотели. Ты почти самый известный пародист в Америке. Курт и Рейчел на звезды Бродвея, Финн лучший учитель года несколько лет подряд, а я кто? Продавец-консультант в магазинчике, который постоянно напоминает мне о том, что когда то я мог осуществить свою мечту: чтобы вот здесь вот на этом прилавке лежала стопка моих сольных дисков! – К глазам подступили слезы, но Блейн сдержал их. Сэм приобнял друга за плечи и сказал:
- Так сделай это! Что тебе мешает, чувак!? Зачем ты себя жалеешь, когда можно взять и работать! Усердно работать! А ты сидишь тут, зарывшись в свои мечты с головой. Просто так твои диски на прилавках не появятся. Поэтому я прошу, Блейн, подумай над моим предложением. Это могло бы послужить толчком твоей карьеры. Пожалуйста, подумай. Вот мой телефон, звони, как надумаешь. Но сейчас прости, мне пора, водитель ждет, сейчас интервью для Лайма Ньюс надо дать. Давай встретимся после работы? Я за тобой заеду. Хорошо?
- Окей.
- До встречи, Бро. – Произнес Сэм и, подмигнув, удалился из магазина. В окно Блейн увидел красное BMW, которое быстро покинуло серые улицы. Андерсон прокрутил в голове произошедшее еще раз и понял, насколько же он жалок.
- Блейн, нам эту пластинку. – Произнес парень с треугольными бровями. Продавец, как на автомате, пробил пластинку по штрих-коду.
- Семнадцать восемьдесят пять. – Он посмотрел на пластинку. На ней был изображен парень, который смотрел высоко вверх, на возвышающиеся над нам небоскребы. Эта картинка до ужаса была знакома Блейну, но он не понимал откуда. Спустя пару минут, после ухода ребят, он понял, что эта была та самая пластинка, пластинка детства. Детства свободы, безмятежности, детства без проблем. Он искал ключ к детству полжизни, а сейчас продал его за семнадцать восемьдесят пять. Но его утешал тот факт, что этот парнишка единственный, кто из этой компании школьников никогда ничего не покупал, а тут купил он и именно эту пластинку. Это почему-то утешало Блейна.
Погрузившись в свои мысли, Андерсон не заметил, как рабочий день подошел к концу. Конец дня – приезд Сэма, подумал Блейн. Ему было очень стыдно за свое поведение и он не хотел и не мог вновь смотреть в глаза Эванса. Поэтому он как можно быстрее закрыл магазин и пошел в свою съемную квартиру, где его уж точно никто не найдет.


- Для вас почта Мистер Эванс. – Произнес секретарь Виктор, протягивая бумажный пакет Американскому парадисту. Без раздумий он оборвал один конец конверта и на стол упал диск и листок бумаги. Первым делом он поднял диск. На нем необычным шрифтом было написано: Блейн Андерсон « Зарывшись в мечты». На обложке стоял сам Блейн, но только стоял он спиной. Он смотрел на огромные дома Нью-Йорка. Сэм заулыбался и повернул диск чтобы посмотреть треки. С задней стороны была еще картинка: Блейн восхищенным взглядом смотрит вверх, но за его спиной стояли лишь прилавки с дисками и журналами. Сэм не мог сдержать своей фирменной улыбки. Затем его руки потянулись к записке. Развернув ее он прочел: «Спасибо, Бро. Ну, так что, заедешь за мной после работы?»

– Слово предоставляется адвокату подсудимого, – монотонно прожёвывает заученные слова судья Фиггинс и бросает взгляд на Смайта.

Себастьян учтиво кивает в сторону судьи, медленно выходит из-за стола, не забыв театрально поправить галстук и лацканы пиджака, и размеренными шагами подплывает к присяжным. Обвиняемый – мужчина едва за тридцать с худощавым лицом и длинными тонкими пальцами – взволнованно вытягивает голову, словно черепаха из панциря. Дэйв лишь протяжно выдыхает и утомлённо массирует виски. Занавес открывается, представление начинается. Готовьте цветы и овации. Карофски уже неоднократно доводилось становиться свидетелем сего шоу. Он мог предсказать ещё не произнесённые Смайтом фразы, предугадать, в какое русло его заведёт ход мыслей, на каких моментах он обязательно заострит внимание. Слишком много судебных процессов им пришлось разделить друг с другом.

– Господа присяжные заседатели, – Себастьян убирает руки за спину, перехватив одну другой, и слегка выпячивает грудь вперёд, демонстрируя тем самым присутствующим своё доверительное отношение. – Что мы, в сущности, знаем об этом деле? То, что мой подзащитный, Закари Истин, уважаемый человек, блюститель закона и моральных норм, регулярно выплачивающий налоги и делающий щедрые пожертвования из собственных сбережений, пасмурным утром понедельника спешил на работу. В холдинговую компанию, где он, прошу заметить, занимает достаточно высокую должность, которой он добивался год за годом, усердно выгрызая себе место под солнцем. Так уж вышло, что в тот день погода была не на его стороне. Шёл проливной дождь, автомобильные дворники едва успевали разгребать потоки воды, из-за чего всё внимание мистера Истина было приковано к дороге. При этом он вёл машину, не нарушая правил дорожного движения, что я так же прошу вас отметить. Да, с ним случилась неприятная оплошность – проезжая мимо тротуара, он не заметил девушку, мисс Дебору Шнайдер, которая в непосредственной близости от проезжей части высматривала такси. И, по стечению обстоятельств, окатил её с ног до головы водой из лужи.

Смайт поворачивает голову в сторону Карофски и одаривает лукавым прищуренным взглядом.

– Наш глубокоуважаемый господин прокурор утверждает, что мой подзащитный совершил данный проступок намеренно. Что осознанно не снизил скорость. Однако – снова взываю к вашему вниманию – данная гипотеза не имеет никаких доказательств и основывается лишь на собственных догадках прокурора.

Карофски скрещивает руки на груди и приподнимает уголки губ в не менее ехидной ухмылке. Себастьян тем временем вновь поворачивается к присяжным и продолжает свою речь, на этот раз активно жестикулируя.

– Да, в результате этого досадного инцидента мисс Шнайдер пришлось вернуться домой, чтобы переодеться, вследствие чего девушка опоздала на работу, где должна была в тот день представлять свой проект для важного тендера. Конечно же, выиграть тендер потерпевшей не удалось, причиной чему стало подпорченное настроение и растерянность из-за собственного опоздания. Что, к слову, также не подтверждено. Но, дамы и господа, давайте на чистоту… – подойдя к присяжным совсем близко, Себастьян по-свойски облокачивается на поручень ограждения и улыбается одному опрятному молодому мужчине: – Вы видели её туфли?

Брови Дэйва тут же плавно ползут вверх. Судья Фиггинс непонимающе хмурится. Даже подсудимый в очередной раз удивлённо вытягивает шею.

– Нам не обязательно вызывать из Сектора Покоя Кристиана Диора или Ив Сен-Лорана, чтобы они подтвердили, что сочетание изумрудного платья и огненно-красных туфель является едва ли не верхом безвкусицы. Посему скажите мне, способна была бы мисс Дебора Шнайдер выиграть тендер в редакции модного журнала, представ перед руководством в таком противоречивом наряде?

По рядам присяжных прокатилась волна кротких смешков.

– Нет, нет и ещё раз нет.

– Протестую! – хлопнув ладонью по красному дереву, Карофски возвышается над столом и возмущённо смотрит на судью. – Ваша честь, одежда потерпевшей не имеет к делу никакого отношения. А данные предположения тоже являются лишь догадками господина адвоката.

– Протест принят, – отзывается Фиггинс, переводя безразличный взгляд на Себастьяна. – Мистер Смайт, не отклоняйтесь от сути следствия.

Адвокат усмехается и вытягивает руки в оборонительном жесте:

– Прошу прощения, ваша честь. Действительно, вернёмся к сути, – Себастьян оценивающе оглядывает присяжных, после чего останавливается напротив лысого мужчины преклонных лет и так же, словно между прочим, интересуется: – Скажите, вам, наверное, приходилось в своей жизни попадать под дождь?

– Конечно, – кивает тот, заметно смутившись от неожиданного внимания.

– И наверняка вам хоть раз приходилось промокнуть до нитки, забрызгать брюки осенней слякотью или запачкать до блеска начищенные ботинки? Верно?

– Да, бывало.

– И кого вы мысленно винили в тот момент?

Мужчина пожимает плечами и бубнит себе под нос:

– Дождь.

– Дождь, – повторяет за ним Смайт, вытягивая вверх указательный палец. – И что вы сделали после данного инцидента, откройте секрет? Наверное, подали в суд на мать Природу за порчу имущества?

Среди присяжных снова слышатся тихие смешки, а мужчина тем временем неуклюже улыбается:

– Нет.

– Почему же?

– Ну, это невозможно.

– Невозможно, – хмыкает адвокат и, отступив на несколько шагов, поворачивается лицом к присутствующим. – А теперь предлагаю вспомнить суть нашего дела и то непростительное преступление, в котором обвиняют моего подзащитного. Я обращаюсь к вам, дамы и господа. Ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: могла ли произойти данная ситуация с обвиняемым и потерпевшей в ясный день? Если бы на небе сияло солнце, не было ни единого намёка на дождь, проезжие части и тротуары были чистыми и сухими… Смог бы мистер Истин окатить мисс Шнайдер водой из лужи?

Заметив задумчивые выражения лиц у свидетелей процесса, Карофски качает головой и прикладывает ладонь ко лбу.

– Нет, – отвечает за присутствующих Смайт. – Разве что осыпать асфальтной крошкой, что тоже маловероятно. Так кого же тогда следует считать виновником произошедшего? Действительно ли мистера Истина, который всего лишь спешил на работу, не нарушая, однако, правил дорожного движения? Или же погодные условия, повлиять на которые мы, увы, не в силах? – Себастьян вновь убирает руки за спину и направляет на присяжных внезапно серьёзный и проницательный взгляд. – Я призываю вас задуматься над этим вопросом и подойти к нему со всей ответственностью. Смеем ли мы судить человека за то, над чем он не имел ни малейшей власти? За то, что случилось по вине простого стечения обстоятельств? Я так не думаю. Если бы можно было в принципе судить кого-либо за то, что на улице идёт дождь, светит солнце или дует ветер, на месте обвиняемого сидел бы совсем не мистер Истин, а сама многоуважаемая мать Природа, о которой уже упоминалось. Поэтому я считаю, что о Секторе Раздумий в данном случае не может быть и речи, однако последнее слово, разумеется, за вами, господа присяжные заседатели. У меня всё, ваша честь. Спасибо за внимание.

Наклонив корпус в сторону Фиггинса в знак почтения, Смайт разворачивается на каблуках и присаживается за свой стол, похлопав по плечу по-прежнему растерянного Закари.

Себастьян был непревзойдённым манипулятором, настоящим заклинателем змей, заставляющих присяжных плясать под свою дудку. Он мог слепить из этой серой однородной массы всё, что ему заблагорассудится, выжать любую эмоцию или реакцию. Он управлял ею на каком-то едва ли не подсознательном уровне, гипнотизировал, одурманивал своим завидным умением убеждать, вверять. В этом деле среди других адвокатов ему поистине не было равных. Конечно, Дэйв тоже был не промах – не зря всё-таки его удостоили звания прокурора первого уровня. Однако в текущем следствии преимущество явно было на стороне его коллеги.

Поэтому Карофски почти не удивляется, когда судья Фиггинс в своей заключительной речи распоряжается отправить обвиняемого в Сектор Покоя. Смайт на это лишь растягивает губы в довольной улыбке и бросает на Дэйва взгляд, безучастно пожимая плечами.



Некоторые привычки преследуют нас даже после смерти. Себастьян так и не смог отказаться от любимого «Ричмонда», который при жизни выкуривал пачками. Он по-прежнему продолжал покупать их у контрабандистов, зажимать между пальцами с надменным видом и, под завязку заполняя лёгкие ароматным дымом, выпускать под потолок молочные кольца. И всё так же блаженно улыбаться, наблюдая за переливающимся всеми оттенками красного огоньком и аккуратно стряхивая пепел. Словно он всё ещё мог чувствовать их неповторимый вкус, словно он всё ещё был жив. Подобные иллюзии действительно помогали некоторым создавать ощущение того, что ничего с тех пор не изменилось. Дэйв к таким уловкам никогда не прибегал, хотя также не смог отречься от любимого «Чиваса», который напоминал здесь скорее подкрашенную воду, лишь формально отдающую солодом и ванилью.

– Рейс Дейтон – Чикаго? – интересуется Смайт, указывая на группу парней в потёртых шмотках, играющих на тесном языке сцены депрессивный гранж.

– Дейтон – Нью-Хейвен, – отзывается Карофски и промокает горло иллюзией виски.

– Дерьмовые у них песни, если честно. Может, оно и к лучшему, что их фанаты так и не дождались концерта.

Смайт какое-то время наблюдает за музыкантами, то и дело присасываясь к фильтру «Ричмонда» и вяло покачивая в такт ногой, а затем протягивает свой стакан в сторону Дэйва и выдыхает:

– Сто двадцать семь – сто двадцать семь. Ничья. Это нужно отметить, что скажешь?

Карофски изумлённо приоткрывает рот. Он никогда не вёл подсчёты судебных процессов, в отличие от Себастьяна, для которого это было своеобразным соревнованием, игрой на опережение. Поэтому сейчас озвученная цифра кажется Дэйву едва ли не астрономической. Неужели они и правда провели на пару столько дел?

Без особого энтузиазма чокнувшись с коллегой, он опрокидывает в себя остатки виски и промокает губы рукавом пиджака.

– Это было нетрудно, – хмыкает адвокат и закусывает долькой лимона. – Дело пустяковое, входные данные отличные, да и Фиггинса обычно бывает очень легко уломать. Судья Сильвестр отправила бы беднягу Закари на третий уровень Сектора Раздумий при всём моём неудержимом обаянии.

– Скажи честно, Смайт, ты считаешь справедливым судить о человеке по последнему деянию? – интересуется вдруг Карофски, вертя в руках пустой стакан.

Себастьян окидывает Дэйва осуждающим взглядом, давая тем самым понять, что они уже неоднократно затрагивали эту тему. Но всё же покорно улыбается и цитирует отложившиеся где-то на подкорке строки:

Когда он будет в гневе или пьян,
В объятьях сна или нечистой неги,
В пылу азарта, с бранью на устах
Иль в помыслах о новом зле, с размаху
Руби его, чтоб он свалился в Ад
Ногами вверх, весь черный от пороков.

– Каждый поступок человека имеет значение, – поясняет Смайт, раскуривая новую сигарету. – Поскольку любой из них может оказаться последним. Просто не нужно об этом забывать. Нужно осознавать, что ты делаешь, и какие последствия это может вызвать. Всегда. Каждую чёртову секунду своей жизни.

– Но вправе ли мы решать, кого какая участь будет ждать после? Уполномочены ли мы распоряжаться чужими судьбами?

Себастьян безразлично пожимает плечами.

– Нас уполномочили. Мнения никто не спрашивал. Так уж вышло и, знаешь, это не самый плохой исход событий для нас с тобой, если так подумать. К тому же, меня вполне устраивает моя работа. Она заставляет ненадолго отвлечься от мыслей о жизни, которая осталась за бортом. Кстати, о ней… – расстегнув свой портфель, Смайт достаёт чёрную пластиковую папку и вертит ею в воздухе.

– Угадаешь, чьё дело в пятницу будет представлено на суде?

– Удиви меня, – хмыкает Дэйв, поднося стакан ко рту.

– Это будет нетрудно.

Открыв обложку, Себастьян приближает папку к лицу Карофски и демонстрирует ему печатную страницу документа. Стакан прокурора едва не выскальзывает из его рук. Он смотрит прямо перед собой, чувствуя, как сердце резко ухает куда-то вниз, а окружающий мир размытым водянистым кольцом сжимается вокруг маленькой фотографии в углу листа, с которой ему безмятежно улыбается Курт. В висках начинает бить кровь, а горло сдавливают чьи-то невидимые холодные пальцы, перекрывая доступ к кислороду.

– Когда?.. – только и может прохрипеть Карофски, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.

– Позавчера, – безразлично отвечает Смайт и кладёт папку на стол. Взгляд Дэйва по-прежнему прикован к фотоснимку. – Какой-то отморозок затащил его в тёмный переулок и стал вымогать деньги. Хаммел решил почувствовать себя героем и попытался дать отпор. Как видишь, безуспешно.

– Передай это дело Альфреду и Джессике, – почти беззвучно шипит Дэйв, глядя на Себастьяна исподлобья.

– Увы, не получится.

– Ты же знаешь, я не смогу быть его обвинителем.

– Какое совпадение, – иронично произносит Смайт, нарочито растягивая слова. – Я ведь тоже не смогу быть его защитником. По крайней мере, особо стараться и пускать в ход свои чары я точно не буду.

Карофски прекрасно помнил, что Себастьян так и не смог простить Курта. За то, что после их с Дэйвом смерти с разницей в какие-то полгода он со временем нашёл отдушину в Блейне, с которым Смайт тогда был обручён, решив, что так справиться с трагедией им будет легче. Почему-то он винил в случившемся именно Хаммела. Карофски никого не винил, восприняв сложившиеся обстоятельства, как должное, и раз и навсегда уяснив для себя, что изменить что-либо он будет уже не в силах.

– Мы проведём это дело, Дэйв. И будь, что будет, – на этот раз без тени улыбки говорит Себастьян, осушает свой стакан и, спрятав папку в портфель, поднимается со стула. – Для кого-то из нас Курт станет всего лишь сто двадцать восьмым.

Похлопав Карофски по плечу, Смайт огибает стол и не спеша направляется к выходу, подмигнув на прощание музыкантам.

«А для кого-то навсегда останется единственным», ловит себя на мысли Дэйв, допивает остатки виски и зажмуривается, обессилено проводя ладонью по лицу.

Блейн ненавидит старшего брата. Ненавидит его нарочито-манерные жесты и театрально-неестественную голливудскую улыбку. Ненавидит его громкий голос и стиль общения. Не-на-ви-дит, когда Купер треплет его тщательно уложенные волосы и дергает бабочку. И особенно сильно Блейн ненавидит то, как легко брату достается все внимание окружающих. Даже Курта и их собственных родителей – словно Блейн, когда Купер рядом, вообще перестает для всех существовать.

Для всех, кроме Купера – тот постоянно вьется возле него, раздражает, задевает, перебивает, поправляет, учит, поучает, насмехается, обнимает, прикасается, прикасается, прикасается...

Блейн разбивает руки даже в перчатках, вкладывает в удары всю свою обиду, злость и ненависть, представляет Купера на месте жалобно поскрипывающей груши. И останавливается, приваливаясь к ней лбом, только тогда, когда из лопнувшего шва начинает с тихим шорохом сыпаться песок.

Блейн смотрит на него не моргая, провожает взглядом отдельные песчинки, – и с таким же едва слышным шорохом из него уходят все эмоции. Остается только пустота, только легкое сожаление о том, что у него вообще есть брат, о том, что ему приходится постоянно вести с ним борьбу – даже когда его нет рядом, о том, что в этом незримом состязании он постоянно на последнем месте.

Пора перестать, фальшиво приказывает сам себе Блейн, беззвучно шевеля губами, пора сдаться – бой был проигран до того, как начался, еще до моего рождения, так что давно пора перестать.

Но упрямство внутри него недовольно ворчит, бунтует, не желая принимать ни поражение, ни перемирие.

А что я еще могу сделать, тщетно уговаривает сам себя Блейн, подставляя лицо под струи воды, не драться же с ним, в самом деле.

В очередной вспышке бессильной злости ударяет припухшими и саднящими кулаками по мокрому кафелю, словно это хоть как-то ранит Купера, словно поможет избавиться от давящей пустоты внутри. И сильнее ненавидеть брата, чем в этот момент, Блейн физически не может.

Блейн хочет поговорить с Купером, хочет сказать, что пора вывести эту битву на новый уровень, пора воевать открыто, не исподтишка – этого уже совершенно не хватает. Но даже если он сумеет проглотить комок в горле, который появляется каждый раз при виде брата, он все равно не сумеет правильно подобрать слова. Так, чтобы Купер понял и прочувствовал. Так, чтобы Купер осознал всю серьезность ситуации, всю необходимость перемен. Иначе эта попытка обернется очередными насмешками, снисходительностью старшего над глупым сопляком.

И Блейн снова злится – на себя за немоту, на него за отсутствие проницательности, на всех, кто слушает Купера с открытым ртом и широко распахнутыми от восхищения глазами, за их слепоту.

Блейн берет телефон и думает, что раз уж не может сказать, то всегда может написать. А потом – спеть. Но в голове вдруг блаженно пусто, ни одной мелодии – такого с ним отродясь не бывало; а непослушно-неповоротливые пальцы почему-то набирают “просто приезжай”. И это определенно не то, совершенно, абсолютно, непоправимо-неправильно не то, что он собирался написать.

Блейн сохраняет сообщение в черновик, не отсылая, потом, снова злясь на всех и вся, удаляет, а после и вовсе швыряет телефон на кровать – в стену бы, но в последний момент затормозил сам себя.

Блейн ненавидит Купера. Ненавидит каждый его приезд. Ненавидит само время, пока брат в городе. Не-на-ви-дит делить с ним этот один маленький городок – вдвоем им тут явно не хватает пространства. И особенно сильно Блейн ненавидит Купера за то, что тот каждый раз уезжает.

Купер любит Блейна...

Со стороны всем кажется, что главный угол их треугольника это Марли. Всем кажется, что Райдер и Джейк ломают копья из-за её голубых глаз и милой улыбки. И всем плевать, на самом деле, потому что в хоровой давно привыкли к геометрическим фигурам. Треугольники, квадраты и прочие многоугольники уже никого не удивляют и не волнуют.

Но всё это волнует Райдера. Он-то знает, что главный угол − это Джейк, и что конкурировать с Марли самому Райдеру странно и неловко. Что все его мысли занимает лучший с недавних пор друг, и мысли эти отнюдь не дружеские.

Райдера волнует Джейк. Осознание этого простого факта не так просто, как хотелось бы. Потому что Джейк – друг. Настоящий. Единственный. И Райдеру совсем не хочется рисковать этой только-только расправившей крылья дружбой.

Джейк хочет встречаться с Марли – и Райдер душит в себе ревность, натягивает равнодушную маску, отряхивает от пыли показное безразличие, которым так редко пользуется в последнее время. Ревнует он Джейка, а не Марли, как может показаться со стороны.

Джейк делает вид, что плохо танцует в ответ на просьбу не отнимать у него возможность проявить себя, и Райдер не сердится на игру в поддавки, он благодарен.

Джейк предлагает подтянуть геометрию − и пусть он сам не сильно в ней разбирается, но сам факт говорит о многом – и Райдер соглашается. Не думая о последствиях для себя самого.

Он не понимает, что делать с внутренней дрожью и слабостью, стоит только Джейку после тренировки небрежно стянуть с себя футболку в раздевалке. У Райдера вспыхивают щёки, как у стеснительной девчонки, и он не знает, куда деть руки: то сложит их на груди, то беспокойно вцепится в полотенце или спортивную сумку.

Он не понимает, что делать с задачами по непонятной геометрии, хоть Джейк и пытается объяснить. Пакерман искренне старается впихнуть в голову Райдера простейшие знания, но там нет для них места. Все мысли Райдера о том, что Джейк находится прямо сейчас непозволительно близко, они соприкасаются плечами, склонив головы над раскрытым учебником. И его дислексия здесь совершенно ни при чём. Его плечо горит, обдаваемое теплом Джейка.

− Мне кажется, на тебя давит окружающая обстановка, − вдруг произносит Пакерман.

− Что?

− Школа давит на тебя, чувак. Ты находишься здесь под постоянным прессингом. Эти стены, − Джейк обводит взглядом кабинет, в котором они занимаются после уроков, − они душат. Я понял, ты должен заниматься в привычной обстановке. Мы идём к тебе, возражения насчёт бардака в комнате не принимаются.

− У меня чисто! – притворно хмурит брови Райдер и судорожно сглатывает, пытаясь вернуть на место прыгнувшее в горло бешено стучащее сердце.

Джейк в его доме, поднимается по лестнице на второй этаж. Джейк в его комнате, удивлённо смотрит на идеальный порядок вокруг. Это не характерно для подростка: все вещи в шкафу, ни одной бумажки или обёртки от шоколадного батончика, учебники на полке, кровать застелена без единой морщинки на покрывале. Ни комиксов, ни журналов, ни постеров на стенах. Словно это не комната подростка, а армейская казарма. В комнате Джейка всё с точностью до наоборот.

Райдер виновато улыбается, он привык к такой реакции. В их доме царит идеальный порядок: отец-педант давно приучил к этому.

Джейк скидывает свой рюкзак на кровать и, резко обернувшись, толкает Райдера спиной на закрытую дверь комнаты. Делает шаг вперёд и упирается ладонями по обе стороны его головы. Молча смотрит в глаза, и слишком – слишком − многое горит в его взгляде. Райдер понимает и ждёт чего угодно: хлёстких слов обвинения, обжигающего презрения, даже удара, но не того, что Джейк прижмётся к нему всем телом и заберёт весь воздух из лёгких.

− Ты такой непонятливый, − говорит Джейк, отдышавшись. Они так и стоят, прижавшись друг к другу, соприкасаясь лбами. – Что ещё мне нужно было сделать, чтобы ты понял?

Райдер улыбается в ответ. Ровно до тех пор, пока не вспоминает о Марли. Джейк читает его, словно учебник по геометрии, изученный вдоль и поперёк.

− Она поймёт. Я знаю, она поймёт. Это просто ещё одна задача, которую нужно решить.

Райдер кивает. Ему хочется, чтобы в его жизни наконец кончилась эта странная геометрия. Ему хочется, чтобы остались ясность и простота, без лишних сложностей и вывертов. Ему хочется, чтобы среди всего, свалившегося на него, остался лишь отрезок, без всяких углов и треугольников. Всего лишь отрезок. Просто две точки, соединённые прямой.

От автора: упоминание сексуальной ролевой игры



На Блейне так и осталась белоснежная офисная рубашка. Себастиан смял ее новой сбруей: строгий воротничок, на кнопках - кожаные ленты, опоясывающие грудь. Застежка-молния на груди. Все английское, высшего качества и вкусно пахнет кожей. Блейну обязательно должен оценить. Хотя сейчас его глаза зашорены специальными пластинками на эластичном ободе. Там же пластиковые уши, показывающиеся из разросшихся кудрей. Почему-то теперь Блейну не хотелось покрывать голову гелем. Он лишь брал пряди на мокрую щетку и аккуратно заправлял самые длинные за уши. Видит бог, Блейн был прекраснейшим созданием на планете. С первыми морщинками, белоснежными зубами и слишком громким смехом.

Теперь под руками Себастиана все чаще оказывался другой Блейн, молчащий, со склоненной в подушку головой, перевязанный жгутами, с кожей, алеющей от ударов стека. Он нравился Смайту не меньше, но с ним нельзя говорить и в глаза смотреть тоже – нельзя. Что ж, Себстиан выполнит строгие правила игры. Сделает так, что у Блейна подогнутся колени, и он будет выть сквозь зубы, не разжимая удил. Смайт не будет целовать его в губы. Поцелуй – это поощрение, которое необходимо заслужить. Как настоящий наездник, Себастиан непреклонен.

Он хватает Блейна за запястья, подтягивает их к себе (Блейн сгибается вдвое, пряча спазм за плотно прижатыми друг к другу ногами). Дергает пластиковый шнур, предварительно размятый, но все еще приносящий чертовские неудобства, и заменяет его на пару наручников. Теперь Блейн прикован к кровати. Лишенный зрения, он потихоньку ощупывает металлическое изголовье.

- Не разрешал двигаться, - Себастиан играюче жалит бугры мышц на чужой спине стеком. Андерсон покорно затихает, покрываясь испариной.

Каждый раз сценарий для их воскресных развлечений Смайт выдумывает самостоятельно. Требуется изрядная сноровка, чтобы поставить Блейна в неудобное положение. Принудить его чувствовать остро и сильно. Так, чтобы это не было тупым желанием или обыкновенной застарелой привязанностью. От нее Себастиан попросту устал. Ему нужны настоящие эмоции, а Блейну – ненадолго побыть ведомым.

«Как это получилось?» - спрашивал Себастиан, впервые беря в руки стек, потом уздечку, а позже полную сбрую, тяжелую и пахнущую смазанным металлом. – «Дело в Курте?»

«Курт, отец, я не знаю», - доверчиво улыбался Блейн, поправляя очки в роговой оправе. – «Давай просто попробуем».

За его вымученную улыбку Себастиан теперь платит втридорога.

- Надеть тебе хвост? – дает карт-бланш Смайт, проходясь стеком по аккуратным изгибам тела Блейна. Но Андерсон молчит. – Так надеть или нет?

Блейн едва уловимо кивает, но Себастиан помнит: эту часть игры тот любит ничуть не меньше. Небольшая заглушка с темным хвостом неспешно ввинчивается пониже спины, пока Смайт позволяет себе пройтись по плечам Блейна несколькими рассеянными поцелуями. Так могут целовать питомцев, маленьких детей, но никак не любимого мужчину – это пугает Себастиана больше всего. Он сам постепенно привыкает. За эти месяцы Смайт принял правила игры, и теперь Себстиан больше наездник, чем равный партнер.

«Когда-нибудь мы будем такими, какими должны быть», - думает Смайт, склоняясь над безмятежным лицом Блейна Андерсона с зашоренными глазами, который смотрит куда-то вглубь себя и обнаруживает только желание подчиняться. Желание быть полностью защищенным от внешнего мира. Словно он беззащитный зверек, отвергнутый морем и выброшенный на пустынный берег. На этом клоке безжизненной земли он совсем не замечает Смайта, который стоит рядом.

- Открой… - Смайт просит, но быстро поправляется, - Открывай рот!

Он ненадолго ослабляет тугую уздечку, вынимает хромированный брусок у Андерсона изо рта и заменяет на свой член, налитый темной кровью. Блейн выполняет приказ безо всякого притворства. Смайт видит только мерные движения ярких губ и поднятых бровей, словно Блейн удивлен или сильно сосредоточен. И это… так же красиво, как когда они прогуливались по заброшенному скверику во французской провинции, или когда Смайт делал предложение на глазах у своих подчиненных, или когда они пошло сосались, застряв на джипе посреди болота под Лаймой.

- Блейн, - говорит Смайт, и в это слово, как в куклу матрешку, заключено столько разного.

Андерсон спешно слизывает остатки жидкости с бедра Смайта, тыкается в него пластмассовыми ушами и горячим мокрым виском. Вы никогда не узнаете, насколько тяжело носить сбрую и ботинки с лошадиными подковами, если хотя бы раз не примерите сами.

- Хочу сделать кое-что необычное, - признается Себастиан, подтягивая к себе большую металлическую цепь со звеньями, - Твоего слова будет достаточно, чтобы я перестал.

Андерсон кивает темной курчавой головой и вертит задом, выбирая удобную позу. Покрепче встает на колени.

- Это удавка, Блейн, - тихо поясняет Смайт. Захватывает кольцами загорелую шею поверх кожаного воротничка, а потом медленно, по звену, тянет свободный конец на себя.

Андерсон покашливает.

- Чувствуешь?

Блейн согласно кивает и слегка улыбается. У Смайта заходится что-то внутри.

- Улыбаться я не разрешал, - словно против своей воли отчитывает своего ведомого Себастиан и сильнее вжимает основание хвоста в тело Блейна. Заглушка с трудом проталкивается дальше, а Андерсон тихо стонет, катаясь лбом по подушке. Смайт решается провести рукой по черным кудрям, но потом сжимает ладонь в кулак и поднимает лицо Блейна к свету ночника. Неплотно прилегавшие шоры падают, но глаза у Андерсона, оказывается, все это время были крепко зажмурены.

- Открой глаза, - приказывает Смайт.

Блейн не хочет, за что получается удар стеком и дополнительное звено, которое пережимает ему кадык.

- Открой, это приказ, - еще одно звено. Еще один задушенный хрип от Блейна. – Это приказ!

Пони начинает хныкать, плакать и брыкаться.

- Посмотри на меня, - злится сильнее Смайт. Какой же Андерсон ведомый? Любая прихоть Себастиана. Любая прихоть Смайта за жизнь в роли жокея - так они договорились.

Проблема в том, что в их доме исполняются прихоти только одного существа. И это – вовсе не Смайт.

- Я сломаю тебя! – Смайт срывается на хриплый фальцет, как последний мальчишка, которого лишили сладкого. – Понял, Андерсон? Сломаю! Ты снимешь шоры и будешь любить меня так, как следует.

- Ты теряешь контроль, – выжимает Блейн, и это первое, что он произносит за весь вечер.

«Ты больше не мой наездник», - хочет добавить он, но Смайт полностью пережимает ему кислород, вырывает блестящий хвост из искусственных нитей и начинает рвано двигаться внутри, отнимая еще одно звено из шейной цепочки.

Себастиан облизывает отметины стека на красной, дрожащей спине, когда замечает, что Андерсон полностью обмяк и упал на покрывало.

- Блейн? – зовет испуганный наездник, но Андерсон с пеной у рта уже потерял линию дыхания.
***

Себастиан пораженно пялится на свои голые лодыжки и ведет отсчет назад среди белых-белых стен. Искусственное дыхание, Блейн, замотанный в полосатое покрывало, джип, проезд на красный свет, двери госпиталя.

Возможно, Блейн с самого начала стремился сделать их отношения простыми и максимально понятными. Он устал от работы, от собственных тошнотворных амбиций, чертежей, которые каждый раз сваливались на голову с верхней полки платяного шкафа. Устал от макетов, с которыми был вынужден проводить большую часть времени.

«Чертов картон», - шутливо жаловался он Смайту, поправляя на носу очки. – «Иногда я сам чувствую себя картонкой, понимаешь?»

А после надевал сбрую и принимался играть в бессловесного пони, с новеньким кольцом на безымянном пальце.

«Пусть все будет в порядке», - молится Себастиан, глядя, как из палаты выходит лечащий врач и кладет личную карточку Блейна в пластиковую папку на двери.

- Вы его муж? – обращается мужчина к Смайту.

- Можно и так сказать.

- Вы его угробили, понимаете? – жестко говорит терапевт.

- Простите, но… - повышает голос Себастиан.

- Обойдемся без рассказов о том, как ваш партнер решил закрутить лампочку в прихожей и упал на удавку, о’кей? – обрывает его врач. – Знаешь, у него задние зубы о металл стерты, я сразу заметил.

- Вам что, сверху доплатить?

- Из тебя вышел плохой наездник, - усмехнувшись, замечает мужчина. Смотрит на часы, и Себастиан краем глаза подмечает красные отметки на широких запястьях. Совсем как у Блейна.

Выходит, он знает, о чем говорит.

- И что мне делать? – Себастиан оседает на пол и трет виски, которые ломит от усталости и недавнего ужаса: Блейн не дышит и, может быть, умирает прямо у него на руках.

- Не объезжать глупеньких пони, - смеется врач.

- Но я хочу быть с ним, - упорствует Себастиан.

- А я хочу попасть в открытый космос, - пожимает плечами мужчина, - Похоже, мы в равных условиях. Пойми, такие, как ты, живут в мире мужчин, совершенно равных не смотря на все свои различия. А мы - мы – существуем в мире ведущих и ведомых. И здесь проведена непереходимая черта. Слышишь, парень? И тебе за нее нельзя, потому что ты не вытянешь вас обоих.

- Док, я все же постараюсь, - шепчет Себастиан, глядя, как за стеклом приходит в себя бледный бескровный Блейн Андерсон. Открывает глаза и ловит жадный вопросительный взгляд Смайта.

Смайт обещает, что больше никогда не позволит своему Блейну оказаться на больничной койке.

- Твоя маленькая лошадка скоро бросит тебя, так и знай! – кричит врач, которого медсестры зовут принять нового пациента-срочника.

Блейн Андерсон слабо улыбается, переворачиваясь на бок. Пришло время Смайту изменить правила игры.